— Я тоже буду по тебе скучать, может быть, когда-нибудь еще свидимся.
— Может быть. Что вы собираетесь делать?
— Попытаю где-нибудь счастья. Хочу осуществить одну давнюю мечту и сдержать одно обещание. Хочешь, скажу тебе, что это, только никому ни слова? Клянешься?
— Клянусь! — Я сплюнул на землю.
Ив прошептал мне свой секрет на ушко, но это секрет, так что молчок. Я умею держать слово.
Мы пожали друг другу руки и решили, что лучше проститься сейчас. В пятницу будет слишком грустно, а так у нас есть несколько дней, чтобы привыкнуть к мысли, что мы больше не увидимся.
Дома я поднялся на чердак и перечитал мамино письмо. Может быть, главным было то место, где она писала, что ее самое большое желание — чтобы я вырос настоящим человеком, чтобы нашел профессию, которая сделает меня счастливым; а может быть, вот эта фраза: «Лишь бы ты любил и был любим, тогда, знай, ты оправдаешь все надежды, которые я на тебя возлагала».
Да, наверно, эти строки освободили Ива от цепей, приковывавших его к детству.
Какое-то время я жалел, что поделился с ним маминым письмом. Это стоило мне друга.
Директриса и учителя устроили Иву маленький праздник на прощание. Торжество состоялось в столовой. Ив оказался куда популярнее, чем я думал, родители всех учеников пришли с ним проститься, и его это, кажется, очень тронуло. Я попросил маму: «Давай уйдем». Отъезд Ива мне хотелось пережить в одиночку.
Вечер был безлунный, лезть на чердак не имело смысла. Но, засыпая, из складок занавески в моей комнате я услышал шепот тени Ива: «Спасибо».
* * *
С тех пор как Ив уехал, я больше не ходил к развалинам сторожки. Я понял, что у мест тоже есть тени. Воспоминания витают там и навевают тоску, если подойти слишком близко. Расстаться с другом нелегко. Правда, сменив школу, я бы должен был с этим свыкнуться, ан нет, каждый раз одно и то же, какая-то часть тебя уходит с тем, кого ты потерял, ведь дружба — это как любовь. Лучше ни к кому не привязываться, слишком это рискованно.
Люк видел, что я хандрю. Каждый вечер, когда мы вдвоем возвращались из школы, он приглашал меня зайти. Мы вместе делали уроки, вознаграждая себя кофейным эклером между задачами по математике и повторением материала по истории.
Кончилась четверть. Теперь я всегда внимательно смотрел, куда ступаю: мне надо было набраться сил, прежде чем снова пустить в ход мой дар. Я хотел научиться правильно его использовать.
Подходил к концу июнь. До самых каникул мне удалось сохранить свою тень при себе.
Мама не пришла на церемонию вручения наград, она в тот день дежурила, никто из коллег не смог ее подменить, и она очень расстроилась. Но я сам сказал ей, что в этом нет ничего страшного, на будущий год тоже будет церемония, и уж тогда она как-нибудь сумеет освободиться.
Поднимаясь на сцену, я искоса поглядывал на трибуну, где сидели родители, в надежде увидеть отца: вдруг он там, среди других отцов, хочет сделать мне сюрприз? Но он тоже, наверно, дежурил. Не везет моим родителям, и мне не за что на них обижаться, это не их вина.
Радость от раздачи наград в конце года — это и есть конец года. Два месяца не видеть, как Элизабет с Маркесом по-идиотски воркуют во дворе под каштаном, — это называется лето, самое лучшее время года.
Чем хорошо жить в нашем городке — не надо далеко ездить на каникулы. Есть пруд, чтобы купаться, лес, чтобы гулять, — все рядом. Люк тоже никуда не уехал, его родители не могли закрыть булочную. Людям тогда пришлось бы покупать хлеб в супермаркете, а мама Люка говорит, что дурную привычку приобрести легко, зато избавиться от нее ох как трудно.
В конце июля произошло потрясающее событие. У Люка появилась сестренка. Она так потешно дрыгала ножками в колыбельке! Люк стал совсем другим после рождения сестренки, не таким беспечным, как был; он готовился к роли старшего брата и чаще говорил о том, что собирается делать после школы. Мне бы тоже хотелось иметь сестренку или братика.
В августе маме дали десять дней отпуска. Она одолжила у подруги машину, и мы отправились к морю. К морю я ехал второй раз в жизни.
Море никогда не стареет, пляж был такой же, как и в прошлый раз.
Там, в маленьком городке на берегу большого моря, я встретил Клеа. Девочку гораздо красивее Элизабет. Клеа глухонемая от рождения, лучшей подруги для меня не придумаешь, и мы сразу поладили.
Вероятно, чтобы как-то компенсировать глухоту, Бог дал Клеа большие глаза, просто огромные, и в них сосредоточилась вся красота ее лица. Она не слышит, зато видит абсолютно все, ни одной мелочи не упустит. На самом деле Клеа не совсем немая, голосовые связки у нее здоровые, просто она никогда не слышала слов и поэтому не умеет их произносить. Все логично. Когда она пытается что-то сказать, хриплые звуки, вырывающиеся из ее горла, поначалу немного пугают, но стоит ей засмеяться — другое дело, ее смех похож на музыку виолончели, а я обожаю виолончель. Клеа ничего не говорит, но не думайте, что она глупее своих сверстниц. Наоборот, она знает наизусть много стихов и читает их руками. Клеа изъясняется жестами. У моей глухонемой подруги характер — ого-го! Чтобы сказать, что ей хочется, например, кока-колы, она удивительно ловко и стремительно показывает это руками, и родители сразу догадываются, что ей нужно. Я выучил, как на языке жестов будет «нет», когда она спросила, можно ли нам по второму мороженому.
Я купил в пляжном магазинчике открытку, чтобы написать отцу. Заполнил левую половину, стараясь писать помельче, места-то мало, но над строчками с правой стороны мой карандаш завис — и я вместе с ним. Адреса у меня не было. Я сообразил, что не знаю, где живет мой отец, — это нелегко было переварить… В голову пришли слова Ива, сказанные на скамейке во дворе, — что у меня все впереди. Сидя на песке, я видел впереди только чаек, ныряющих в воду за рыбой, и вспоминал рыбалки с папой.
Жизнь может перевернуться в одночасье. Все из рук вон плохо — и вдруг непредвиденное событие круто меняет ход вещей. Мне хотелось другой жизни, у меня не было ни брата, ни сестры, но я, как и Люк, задумался о будущем. В то лето, во время каникул у моря с мамой, моя жизнь пошла по новой колее.
Встретив Клеа, я понял, что все теперь будет иначе. В школе одноклассники позеленеют от зависти, когда узнают, что у меня есть глухонемая подруга, и я заранее радовался, представляя себе, какое лицо будет у Элизабет.
Клеа пишет пальцем в воздухе слова — этакая летучая поэзия. Элизабет ей и в подметки не годится. Мой папа говорил, что никогда не надо сравнивать людей, ведь каждый человек ни на кого не похож, главное — найти непохожесть, лучше всего подходящую именно тебе. Клеа была моей непохожестью.
Назавтра после нашего приезда, в ясное солнечное утро, Клеа подошла ко мне, когда мы гуляли в порту. Никогда еще мы с ней не стояли так близко. Наши тени на дамбе соприкоснулись, я испугался и отпрянул. Клеа не поняла, почему я это сделал. Она посмотрела на меня долгим взглядом, и я увидел в ее глазах боль, потом повернулась и убежала. Я звал ее что было мочи, но она даже не оглянулась. Ну и дурак же я, она ведь не могла меня услышать! А я мечтал взять ее за руку с первых минут нашей встречи. Вдвоем у моря мы выглядели бы куда лучше, чем Элизабет и Маркес под чахлым каштаном на школьном дворе. Я отступил лишь потому, что ни за что на свете не хотел украсть ее тень. Да, я не хотел знать о ней ничего, кроме того, что она сама скажет мне руками. Но Клеа не могла об этом догадаться, и мое невольное движение ранило ее.