– Спросите ее сами, – проронил Ярослав и пошел в гору.
Они поднимались долго – дядя часто спотыкался, скользил на размокающем от росы лишайнике, и приходилось поджидать его, выслушивая возмущенное бормотание. Найти в темноте лестницу среди курумника было трудно: она органично вписывалась в каменный развал, виляя по склону.
И все же дядя забрался на уступ без передышки и остановился на ступенях крыльца, астматически отпыхиваясь.
– Позовите… Елену, – снова ошибся он. – Сами позовите…
Ярослав расценил это как доверие.
– И это не все. Дайте мне фонарь или свечу. В вашем доме очень темно.
– Есть только свеча…
– Хорошо, дайте. И покажите, как подняться в мансарду.
– Зачем?
– Хочу увидеть сам.
Ярослав зажег свечу и вложил ее в руки дяди. Он поднял свет над головой и смело пошел по лестнице…
А Ярослав осторожно проник в свою комнату – Юлия озябла и сама теперь натянула на себя полушубок, свернувшись под ним калачиком, как тогда, на теплом камне. Ярослав встал у изголовья на колени и просунул руку под голову Юлии. Кажется, у нее поднималась температура, возможно, сказывалось купание под ледяным душем.
Из полураскрытых губ тихо струилось чарующее дыхание…
Ярослав склонился и поцеловал их. И тут же почувствовал, как она отозвалась на прикосновение и стала искать его губы, как недавно – край кружки с водой…
Но теперь она уже не спала.
– За мной приехали, да?
– Твой дядя… Пошел смотреть иконы. Он называл тебя Еленой. Ты Елена?
Она не услышала, потому что не хотела отвечать.
– Мне было хорошо у тебя… В этой комнате чистая энергия… Как в талой воде.
– Ты еще помнишь «лестницу любви»?
– Как не хочется просыпаться… И вставать на ноги.
– Мы же с тобой встречались, помнишь? Ты поднялась и ушла по черной лестнице вниз. И сказала, чтобы я ждал.
– Иногда я забываю, что полиартрита давно нет. И боюсь вставать… Мне до сих пор трудно ходить по земле.
– Не хочу, что бы ты уезжала. – Ярослав положил голову рядом на подушку, вдыхая будоражащий запах ее дыхания.
– Я приеду, обязательно приеду, – пообещала она. – Через несколько месяцев. И снова приду, чтобы искупаться в живой воде и напитаться твоей энергией, как сейчас… А кто это кричит?
– Лебеди на озере…
– Принеси мне одежду, князь.
– Почему – князь? Меня зовут Ярослав.
– Потому что так хочу, – со знакомой капризной ноткой вымолвила она и села, не стесняясь наготы. – Принеси одежду!
Он принес купальник, а вместо непросохшей майки и верхней одежды подал свою тельняшку и спортивный костюм. Помог ей одеться, и, пока шнуровал кроссовки, она гладила его волосы…
– Теперь встань, не шевелись и не мешай мне, – приказала она и взяла с подоконника банку с талой святой водой. – И ни о чем не спрашивай.
Юлия плеснула воды в ладонь, умыла ему лицо, затем точно так же – руки. Ярослав ощутил легкость в теле, какая бывает, когда бросаешь самолет из горизонтального полета в свободное падение. А она набрала воды в рот, прыснула на него и подставила край банки к губам.
– Выпей половину!
Он повиновался, продолжая падать к земле… Остатками воды Юлия умылась сама, щедро поливая на лицо и руки, но пить не стала.
– Теперь ты навсегда мой. И будешь служить мне. До встречи, князь! Не провожай меня, я этого не люблю.
– Капля дождя ударилась о висок и согрелась, – проговорил Ярослав.
– Холодная капля дождя, – поправила она и притворила за собой дверь…
После ее отъезда у Ярослава несколько дней все валилось из рук, и мало того, он заболел. Что это было – непонятно: то ли простуда, то ли просто хандра, несвойственная ему и никогда не испытанная. Ломило все тело, выворачивало суставы, держалась температура, а главное – мир стал безвкусным, природа, когда-то заманившая его в эти глухие места, казалась самодовольной, тупой и упрямой, как горный козел. Таблетки и отвары не помогали, трудотерапия, обычно спасающая его от тоски, вызывала лишь раздражение, потому что не имела цели и была бесполезной. Так что грядки оставались невскопанными, растерзанная гостями с гор изгородь непоправленной и лебеди с выводками – без присмотра.
Ярослав хотел писать новую икону, брал все те же неструганые доски, кисти и в тупом оцепенении бросал все на пол, ложился на постель, где спала Юлия, и упирал глаза в потолок.
Ему чудилось, что от простыни и подушки все еще исходит чарующий запах Юлии – называть ее Еленой он не мог, и, когда истощилась фантазия, Ярослав вспомнил о майке, бережно хранящейся вместе с остальными вещами в отдельном ящике шкафа. Она действительно не выветрилась, хотя просохла, и на розовом поле остались белесые соляные разводья. Он радовался, что не постирал ее, и теперь простенькая трикотажная тряпица не просто хранила запах, как хранит его скошенная и высушенная трава; она впитала в себя энергию Юлии, словно талая вода энергию солнца.
Он свернул майку, упаковал в пластиковый пакет и не расставался с ней, как с талисманом.
И этот талисман помог ему встать и избавиться от непонятной болезни. Перво-наперво Ярослав вспомнил о лебединых выводках – горели весенние работы по подсчету поголовья и приплода, – собрал рюкзак, почистил карабин, вместо разбитого бинокля взял оптический прицел и отправился к гнездовьям – на Ледяное озеро, в северный угол заповедника Если на других лед ломало и уносило паводком, то здесь, оторвавшись от берегов, он оставался целым иногда до конца мая, поскольку Ледяное имело только подземную связь с другими озерами через карстовые пещеры. Когда лебеди и серые гуси выбирались с выводками отдыхать на льдину, она шевелилась, как живая. Подсчет вести здесь было просто: отснял на пленку весь этот базар, выложил из кадров общую картину и не спеша в домашних условиях пересчитал. Затем полученную цифру можно было увеличить на сорок процентов, и это станет общим поголовьем птиц в заповеднике. Такое нововведение Ярослав сделал, когда сократили научных сотрудников, так что основным инструментом стал фотоаппарат с сильным телеобъективом
На Ледяном озере стояла сакля из дикого камня с железной печкой, так что он не брал с собой палатку и спальный мешок. Сюда не заглядывали туристы, и, увидев разваленную до основания саклю, Ярослав сначала решил, что ее сбило снежной лавиной, однако после тщательного осмотра обнаружил следы рук человеческих, причем свежие. Кто-то подрубил балку, обрушил кровлю и развалил стены, сложенные на глинистом растворе. Должно быть, перед этим выволокли и изодрали в клочья два старых матраца, а жестяную печку он нашел в полусотне метров, в лепешку смятую крупным валуном, который валялся тут же.