И тут же налетел покупатель! Палеологов спрятал деньги и хотел уйти, но парень вынул из сумки подушечку с орденами.
— Под пять процентов. У тебя легкая рука. Фамилия как?
— Палеологов.
— Нет, под такую фамилию давать товар опасно.
— Почему?
— Придуманная фамилия-то, неестественная. Еврей, что ли?
— Я русский, — с гордостью сказал он. — А фамилия, между прочим, семинарская. И пошел ты на хутор со своим товаром!
— Погоди! — Тот всучил ему ордена. — Ты мне нравишься. Торгуй! А кликуха тебе будет Богомаз.
Так он познакомился с Балдиным.
Палеологов продолжал ненавидеть столицу и когда вступил в касту торгующих на Арбате, и потом, когда владел сетью антикварных магазинов, заработал первый миллион и ездил на «мерседесе» со спецсигналом.
Этот город существовал, чтоб унижать человека в любом его состоянии и при любом режиме. Всякий житель, от бомжа до олигарха, был его добровольным заложником, беззащитным перед хамством, наглостью и болезненной жаждой денег, царящими повсюду, от трамвая до министерства. И если в провинциальном, но с революционными традициями Питере попросту отстреливали друг друга средь бела дня, то в стольном граде гуманно и цивилизованно с живых сдирали шкуру.
В девяносто первом он, как и все торгующие на Арбате, по зову сердца бросился к Белому дому защищать демократию и свободу. Да еще уговорил и взял с собой Балдина, которому все кроме денег было до фонаря. И когда уже праздновали победу, Палеологов так радовался и ликовал, что всюду опоздал — не попал в какие-то списки, не оказался в нужный момент рядом с президентом, точнее, был чуть дальше, чем требовалось. А этот прохиндей Балдин, чуть ли не насильно притянутый в революцию, тут же, у Белого дома, сделал блестящую партийную карьеру и оказался в московском правительстве.
Первый антикварный бизнес, созданный с его помощью и сделавший Палеологова миллионером, постепенно сожрал сам себя, ибо все заработанное уходило только на одни взятки. Он знал, почему это происходит, может, лучше многих тогда, поскольку был непосредственным участником и свидетелем событий. По крайней мере три правительства России, меняя друг друга, выходили из драконьей шкуры торгующих на Арбате, и каждое последующее требовало все больше и больше.
В девяносто третьем, ограбленный и разоренный вдребезги, он восстал против этой касты и опять оказался защитником Белого дома. Он мог вырваться, но, как всегда, опоздал на мгновение, подземный выход перекрыли, а патроны кончились. Расстреливать его вывели на стадион, однако омоновец был настолько пьян и безумен от крови, что не мог совладать с оружием. Разрядил полмагазина чуть ли не в упор, издырявил железобетонный забор и не убил. Под утро Палеологов уполз со стадиона к метро «Краснопресненская», где его подобрали и отправили в «Склиф». Четыре пули навылет прошли меж ребер и по мягким местам, не тронув ни одной косточки.
Отвалявшись месяц в больнице, он оказался один в ненавистном городе, с незажившими ранами, без гроша в кармане и без друзей, потому что даже самые верные шарахались от него, как от прокаженного. Балдин единственный, несмотря ни на что, согласился с ним встретиться, хотя тайно и на нейтральной почве, — для того чтобы предложить новый совместный бизнес. Палеологов обещал подумать и поехал в Ленинград, но оказалось, что все ниши в родном городе давно заняты и за любую попытку втиснуться в антикварный бизнес можно получить от вчерашних партнеров контрольный выстрел в затылок.
Он умел раскручивать дела и зарабатывать деньги, хотя они никогда не были самоцелью. Буквально через год он в доле с чиновником Балдиным уже владел сетью ломбардов по Москве и области — униженный и оголодавший народ тащил обручальные колечки.
Новые миллион и «мерседес» пришли быстрее, чем в первый раз, толпа из касты вновь признала в нем своего, стояла с протянутой рукой и разинутым ртом, но наученный горьким опытом Палеологов не высовывался, не давал рекламы, не играл в казино, а подыскивал партию, на которую можно было сделать ставку. Выбор был настолько велик, что глаза разбегались, подпольного миллионера встречали с распростертыми объятьями все, от крайних левых до крайних правых, и его личные убеждения не имели никакого значения. Все жаждали единственного — денег в виде наличных, недвижимости, акций и прочих ценных бумаг. Он выбрал середину, либеральных демократов, и носил им чемоданы с деньгами до тех пор пока не понял, что партии в России — это тоже бизнес, причем самый элитный и жесткий, поскольку принадлежит все тем же торгующим на Арбате.
Государственная служба в ГУРА в этом отношении мало чем отличалась от партийного бизнеса, ибо управлялась той же кастой и по тем же законам. Сама Светлана Алексеевна когда-то продавала на Арбате цветы. Только здесь было еще одно дополнение — с курицы, которая несла золотые яички, пытались срезать окорочка, щипали перья и даже пробовали доить: за каждую визу нужно было платить, причем количество разрешающих инстанций росло с каждым днем.
И все-таки он остался здесь только из-за любви к профессии и возможностей, которые открывались перед ним. Секретная работа, вечное противоборство с запрещающими органами лишь разогревали кровь.
Он бы никогда не ушел из управления и со временем возглавил его, не попадись ему диссертация под номером 2219. Палеологов грубо нарушил инструкции, сделал копию, был уличен и уволен, несмотря на заступничество Балдина.
Но теперь все это не имело значения, кажется, впервые он поспел вовремя, прикоснулся к идее, никем еще не обозначенной. С монархистами он уже сталкивался и отлично знал эту вялую, самовлюбленную публику, где плели интриги, сплетничали друг о друге и с жаром обсуждали, в ком больше аристократической крови. Вместе с тем это была единственная партия, которую, ввиду ее малозначительности, не контролировали торгующие на Арбате. Существовало и дворянское собрание, куда приходили вчерашние пламенные большевики, а ныне утлые и тоже самовлюбленные дедушки и бабушки с внуками. Старшим требовалось аристократическое общение, младшие намеревались под шумок вернуть родовые поместья или хотя бы получить некую компенсацию.
Свою родословную Палеологов восстановил еще в институте, однако для пущей убедительности требовался семейный архив, любые бумажки, фотографии, а еще лучше — предметы, подтверждающие принадлежность к аристократической фамилии. Весь материнский род был мещанско-поповский, отношение к дворянству имел отец, но он ушел из семьи, когда Генриху исполнилось восемь лет. Мать так сильно любила мужа, так глубоко и болезненно переживала разрыв, что воспитала в сыне крайнюю ненависть к родителю, и у юного Палеологова много раз возникало желание его убить. Это детское, максималистское отношение хоть и в смягченной форме, но перекочевало во взрослую жизнь, а надо было завязать себя в узел и идти к отцу.
Генрих знал, что тот военный моряк, и больше ничего, поскольку никогда не интересовался отцовской судьбой, и вот, когда разыскал и переступил порог его дома, обнаружил совсем не того человека, образ которого нарисовался в воображении. Родитель оказался капитаном первого ранга, недавно списанным на берег, настоящим морским волком, который не признавал ничего кроме своей службы. Наверное, ужиться с ним было трудно, потому мать называла его эгоистом и безжалостным злодеем.