— Не губи! Ребят пожалей! Все отдам! Все!..
В заброшенной соседней избе с заколоченными крест-накрест окнами стоял ларь. Он оказался в самом деле полный книг, свитков, грамот и других бумаг. В течение получаса Гудошников просмотрел, пролистал все содержимое — искать было легко: рукопись старца Дивея пергаментная…
Но ее не было…
Помогавший ему Муханов присел на кучу книг, перевел дух.
— Нету?!.. Значит, нету… А что с этими книгами делать будем? Конфисковывать?
— Надо вывозить, — сказал Гудошников. — Бросать нельзя.
Хозяин, предчувствуя счастливый для него исход, торопливо запряг лошадь и, кликнув ребятишек, стал грузить сокровища на телегу, чтобы везти на пристань.
— Подобрал я, истинный бог, подобрал! — оправдывался он, пробегая мимо Гудошникова со стопкой книг. — В грязи лежали, на дороге… А я помыл их, пересушил, в ларь убрал… Это когда монастырь-то зорили!
— А кожаная… на коже написанная книга тебе не попадала? — безнадежно спросил Никита. — Старая такая, без корок?
— Кто ее знает! — воскликнул мужик. — Я ж в них не понимаю! Вижу — добро лежит. Коли бросили, значит, не нужное никому. Вот я и поднял!.. Думаю, продам, а не продам, так ребятишкам на утеху либо на раскурку пущу… Да ведь сами видали, не покупает никто. Знамо дело, после переворота книжки эти не нужны…
— А там, на дороге возле монастыря, осталось что-нибудь? Может, не заметил, не нашел в грязи?..
— Их шибко-то затоптать тогда еще не успели! — чему-то радовался мужик. — Извозчики токо раз по ним и проехали! Они, родимые, все на виду лежали… Ну, я нагнулся да подобрал… Добро же, какое ни на есть, а добро…
Всю обратную дорогу — а плыли на рыбацком суденышке — Гудошников не вылезал из кубрика. Он заново пересматривал рукописные и старопечатные книги, даже пытался рассортировать. Много было малоценного: требники восемнадцатого — девятнадцатого веков, евангелия, жития святых, но попадались вещи, которые даже при беглом осмотре говорили о своей уникальности. Разговорившийся их бывший владелец поведал, что привозил на базар то, что подешевле, оставляя дорогие, по его мнению, на потом. А дорогими он считал те, что поновее, поцелее да попонятнее написанные…
Нашел Никита и пергаментный список «Слова о законе и благодати», о котором упоминал Жиляков. Богатые украшения и заставки на золоте, очень нежное, изящное письмо, возможно, писано детской рукой… Гудошников не выдержал, завернул книгу в тряпицу и спрятал в котомку, отчего Муханов насторожился:
— Нашел?!
Гудошников грустно улыбнулся:
— Нашел, да не то…
— Куда ж мы их денем, такую прорву? — вздохнул Муханов. — Ты же не повезешь их с собой?
Никита промолчал. Листая древние книги в трясущемся кубрике, он на какое-то время забыл о том, что искал и что привело его в Олонец. Хотелось молчать и думать. У каждой книги был свой голос — тихий и певучий у древних, чуть торопливый и бубнящий дьячком у более молодых. А иная книга так заговорит, так заговорит, ровно сказочник. Тут уже молчать надо, прикусить язык самому и другим наказать, чтобы не вспугнуть рассказ древнего сочинения. Муханов не понимал этого. Когда ему надоедало наблюдать за Гудошниковым, Сергей брал какой-нибудь сборник и долго листал его, вглядываясь в тугую вязь рукописного письма.
За дорогу Никита еще раз проверил все книги и вдруг ощутил, как накатило отчаяние. Отправляясь в Ильинский погост, он вовсе не надеялся отыскать там рукопись старца Дивея: слишком мала вероятность. Рукопись отдана в монастырь… Но в какой? Их по России — тьма. И здесь, в темном, грязном кубрике, к нему неожиданно пришла мысль о безнадежности его затеи. Христолюбова нет, Жиляков не скажет…
Во всей России, будто в огромном котле, варилось густое варево революции. Мешались понятия, нравы, обычаи, что-то вчера еще прочное бесповоротно отмирало, и рождалось, возникало из глубин того котла совершенно новое, непознанное.
В самом деле, а вдруг людям больше не потребуются ни эти книги, ни тем более какая-то языческая писанина? Все это хлам, макулатура, сор, который остается в доме, когда оттуда съезжают жильцы. Въехали новые, аккуратно вымели его, перекрасили стены и — живут…
Гудошников сидел на полу кубрика перед толстыми, затянутыми в кожу переплетов книгами и думал. В памяти часто проносились обрывки ночного спора с Мухановым, неприятный разговор с бывшим учителем семинарии Жиляковым. Что важнее? Беспризорные дети или беспризорные книги? Кого спасать в первую очередь, во вторую, а что вообще можно бросить, втоптать в грязь и забыть…
Когда в иллюминаторах замелькали бревнотаски олонецких лесопилок, Муханов осторожно положил книгу и задумчиво проронил:
— Отобрали у ребятишек кусок хлеба… И куда теперь с этим?
— В Питер вывезу! — зло бросил Никита. — Время и для книг придет. Придет — и пригодятся. И тебе тоже, Сергей.
Книги перевезли в помещение ЧК и сложили в коридоре у стены. Теперь еще хлопот прибавилось: нужно было срочно куда-то их определить, найти место для хранения. Две сотни увесистых томов и кучу архивных документов в котомку не спрячешь и в Питер на себе не перетащишь. Можно было сдать в избу-читальню, именовавшуюся библиотекой, но где гарантия, что не приедет еще один уполномоченный и не наведет ревизии? Пока книги лежали в коридоре, не переводившиеся в ЧК посетители и задержанные усаживались на них, как на диван, кое-кто пытался читать, а иные и выдрать десяток-другой листов на самокрутки. Гудошников сгонял людей, ругался и требовал от Муханова срочно найти жилье для книг.
И тут Никиту озарило. Он пришел в семинарию, уже знакомым путем проковылял в тупичок с подсобкой, подергал дверь — заперто. Вернувшись в учительскую, Гудошников разыскал учительницу словесности, спросил о Жилякове.
— А он тогда ушел следом за вами, — отчего-то краснея, оправдывалась девушка. — И до сих пор не приходил… Мы уже привыкли, что он ходит… Вы напрасно его обидели…
— Я его обидел? — взъярился Никита. — Это чем же я его обидел?
— Почему же он не приходит?
Гудошников не ответил, покусал губу, сощурился.
— У вас здесь есть сухое и надежное помещение? Чтобы дверь была и замок?
— Есть… — растерялась учительница. — Некоторые классы пустуют…
Гудошников не просил, не уговаривал взять на временное хранение книги из монастырской библиотеки. После приступа отчаяния и безнадежности, после тяжких раздумий возле груды сокровищ он ощутил злость, как бывало в сабельной атаке, когда под ним убивало коня. Главное — вовремя вскочить, встать на ноги, чтобы не затоптали свои и не зарубили враги. А драться можно и пешим.
Никита требовал — и тем обезоруживал, не давал опомниться. Учительница показала ему одну комнату, другую — Гудошников забраковал: с потолка капает, крысы пешком ходят. Остановились на той самой подсобке, где отсиживался Жиляков. Мощная дверь, амбарный замок и, главное, ключ сохранился.