Пожевал корку, запил водой, посидел, чтобы хмель достал головы и снял напряжение. Не сработало. В мозгу стоял какой-то урчащий гул, отдающийся звоном в ушах.
Татьяна приготовилась защищаться: не вставая с постели, включила ему видеокассету. Съемку делали ручной камерой, поэтому качество, по сравнению с охранными автоматическими, было отличным. Сначала общий план фермерского дома со стороны озера, балконная дверь открыта, но проем пуст, однако за легкой занавеской просматривается движение. Камера резко «наехала», крупный кадр сфокусировался и из размытого пятна человеческой фигуры соткалась Рем. Ладони рук сжаты, как приветствие, взгляд устремлен вдаль, что-то увидела, улыбнулась.
И неожиданно быстро заработала руками, пальцами и движением губ — это был типичный сурдоязык, к которому глаз давно привык и перестал замечать на экране телевизора. Передавала около восьми минут, снова сжала ладони и слегка встряхнула — с кем-то прощалась.
Затем что-то сняла со стекла закрытой створки двери, сжала, измяла в ладони и тотчас исчезла из проема. Не выключаясь, камера резко развернулась в обратную сторону — туда, куда все время был обращен взгляд Рема. Наплыла на противоположный берег, искала, вглядывалась в прогалы между соснами, уходящими вверх по склону сопки, несколько секунд изучала какой-то неясный предмет, напоминающий перевернутый венский стул оказалось, это сухая вершина сосны. И за ней, в лесном сумраке, довольно четко мелькнули две человеческие фигуры. Татьяна остановила этот кадр, подкорректировала его ручками настройки, увеличила. Две мужских спины в спортивных костюмах, у одного отчетливо виден стриженый затылок и крепкая шея, у другого, то ли ростом, то ли стоящего выше, голова скрыта расплывчатой сосновой веткой, но заметна откинутая в сторону рука с каким-то футляром.
— Дай руку, — попросил Поспелов и, опомнившись, сам дотянулся до кнопок, сделал увеличение. Это был кожаный фоторепортерский кофр.
Поспелов только сейчас присел на кровать рядом с Татьяной. Татьяна не поторапливала его и никак не комментировала видеозапись, ждала, когда он сам созреет до вопросов.
— Откуда снимала? — спросил он.
— Из воды, из озера. Сидела, как русалочка… На воде блики и крупная рябь. Издалека не видать…
— Дурочка… Чахоткой не болела?
— Я потом водки выпью с перцем — хорошо?..
— Ты хоть что-нибудь понимаешь, что она там намаячила?
— Кое-что, — скромно сказала она и подала листок. — Но это шифровка, одни циферки… Дешифрировать не успела, а голова сейчас не соображает. Двойная степень защиты, ЦРУшная школа…
— Вот дуреха…
— Это вместо-спасибо?
— Да не ты дуреха…
— Ах, что это я… Туго с головой!
— Дай мне ключ! От тюремной камеры.
Она молча достала из-под подушки веревочку с ключом от висячего замка, надела ему на шею.
— Иди… Только не забудь тельняшку сменить. К женщине идешь.
— Спасибо, — буркнул он.
— Не за что! Это моя обязанность — следить за мужем.
— Да не за эту обязанность спасибо…
— Господи, совсем стала плохая… Служу Отечеству!
Он склонился и поцеловал ее в сухие, с простудными коростами, губы, вынул из аппарата кассету, сунул в карман и вышел.
Посадив Рема под замок, Татьяна все испортила, но сейчас он не мог осуждать ее за эту женскую месть — совершенно непрофессиональное чувство. Пожалуй, вряд ли кто-нибудь из всего «женского батальона» выдержал и поступил бы иначе, поймав с поличным свою сослуживицу. Это с явным врагом они затеяли бы игры, порезвились бы в своих змеиных интригах, показали бы ядовитые зубки…
Под тюремную камеру приспособили настоящую темницу — кладовую без единого окна в хозяйственном этаже, где сейчас хранился комбикорм для скота. От дикого камня стен и в жару веяло холодом, а Рем сидела в одном коротком платьице, подобрав под себя ноги на лежанке, сделанной из мешков. Она услышала шаги, узнала и приготовилась к встрече, сбросив с себя одеяло из пустых, пыльных мешков: всякое резкое движение здесь вызывало взрыв легкой мучной пыли, клубящейся под лампочкой. Минуту Поспелов смотрел на нее из дверного проема, а она — на него, исподлобья, снизу вверх, как пойманная в ловушку мышь, и усилием воли сдерживала крупную, холодную дрожь. На припудренном мукой лице и на голых руках заметны были царапины и лиловые пятна кровоподтеков — видимо, при задержании Рем оказала сопротивление, переросшее в обыкновенную бабскую драку с типичными для нее приемами и оружием. И не сказать, что Маша выглядела жалкой, сломленной и забитой. Он сел рядом, на постель из мешков с комбикормом и достал сигареты.
— Дай мне, — попросила она и торопливо, неумело закурила. — Зачем ты пришел?
Допрашивать? Пытать?
Он взорвался неожиданно для себя — рывком схватил ее за волосы, впечатал лицом в мещок с комбикормом.
— Задавлю, сучка драная! Вытряхну твою подлую душонку! Тварь!..
И в мгновение понял, что задавит. Горячий ветер кружил и мутил голову, зубы сжимались сами собой, и костистая, всегда послушная рука не повиновалась.
Между ее пальцев отброшенной в сторону руки тонкой струйкой дымила сигарета. И хоть бы одна жилка дрогнула!..
Поспелов швырнул ее на мешки, чувствуя внезапный прилив брезгливости.
— Живи пока, падаль! Сначала я тебе язычок развяжу. Сначала ты, дешевка, расскажешь мне, как и за что продала нас. Все продала. И всех!
— Это мне нравится, — усмехнулась она, преодолевая одышку. — Нам есть о чем поговорить. У нас есть общие интересы. А удавить меня ты всегда успеешь. Гляди, я же вся в твоей власти!
— Мразь…
— Ты же интеллигентный человек, Георгий! А ругаешься, как местная сволочь. — Маша вдруг сделала жалостные глаза. — Ах да! Понимаю. Твоя бывшая жена изъявила желание совершить космическое путешествие. И потому ты расстроен…
Не зная зачем, не давая себе отчета, он одним взмахом разодрал на ней платье, толкнул ее ладонью в лицо. И вдруг понял — бешенство от собственного бессилия!
— Нет, правда, мне это нравится! — снова засмеялась Маша. — Только с какой целью ты порвал на девушке платье? Хочешь меня?
Она распахнула полы, показывая маленькую, подростковую грудь. Он отвернулся с чувством гадливости, плюнул себе под ноги.
— Не хочешь? — с наигранным разочарованием спросила она. — Жаль. Я очень ласковая. Мужчинам это нравится. А мне — грубость! Просто обожаю жестоких парней!
И при этом — не мазохистка. Вот, смотри, совсем не боюсь боли.
Она стала тушить сигарету у себя на запястье, запахло паленой кожей. Ей было больно, однако она продолжала улыбаться, лишь зрачки расширились…
— Мне не интересно смотреть, — бросил он и шагнул к двери.