— Стало совсем хорошо… Я пойду. Уже светает…
— Может, останешься? — безнадёжно спросил. — на один день, чтобы окрепнуть…
— Нет-нет! — воскликнула она. — Я отогрелась и окрепла! Чувствую себя великолепно. Правда!
— Я провожу за ворота, — он сдёрнул с вешалки дождевик, набросил на её плечи и стал рыться в обувном ящике.
— Босой мне лучше, — предупредила она.
— Как хочешь…
Ражный вывел Милю за калитку, подождал, когда её спина перестанет мелькать среди деревьев, собрал с земли пригоршню мокрых жёлтых листьев и растёр, умыл ими лицо. Он чувствовал себя опустошённым, и единственным желанием было прежде всего залечь — . на трое суток и выспаться. Однако времени до поединка оставалось так мало, что позволить себе такую роскошь, значит, проиграть схватку — самую главную, вторую, ибо победа в ней определила бы всю его судьбу.
Но и вздыматься на тренажёре в таком состоянии было смерти подобно…
Он пошёл на могилу отца и сел на камень. Зубы стучали.
— Прости, батя… Я сердце остудил, мёрзну. Дай согреться.
Энергия, когда-то накопленная отцом и заложенная в камень, была живая, живительная, и не существовало ни позволения, ни запрета ею пользоваться. Каждый наследующий её сам решал этот вопрос, однако чем больше вытягивали её живые, тем быстрее камень уходил в землю и придавливал родительский прах…
Отцовская кладовая казалась неисчерпаемой, и надгробие стояло на земле так же, как было поставлено в год его смерти. Ражный обнял камень, постоял пару минут и с трудом оторвался: намагниченные волосы стояли дыбом, покалывало кончики пальцев на руках и ногах, во рту стало кисло, и накопилась слюна.
— Спасибо, отец…
Вернувшись с могилы, он обнаружил какое-то неясное движение и шум на территории базы. Гончаки в вольере теперь лаяли беспрестанно и уже осатанели от злости, а Люта по-прежнему молчала и даже не брякала цепью. Спустя минуту Ражный увидел, как из «шайбы» один за другим появились братья Трапезниковы и, озираясь, сначала бросились к воротам, но передумали, повернули к реке, где на берегу паслись их кони. Через калитку не пошли — подбежали к сетчатому забору, намереваясь перемахнуть, однако Ражный окликнул их.
Братья по-воровски замерли, застигнутые внезапным голосом, после чего на негнущихся, деревянных ногах двинулись к нему.
— В чем дело? — спросил он. — Где этот доктор? Максы словно по команде оглянулись на «шайбу» и повесили головы.
— Убили, — сказал старший. — Задавили…
— А не убивать было нельзя?
— Нельзя… Он не человек! Мы не человека убили.
— Легко вы судите, судьи!.. Образ был человечий. А вы убили и бежать?.. Даже не спросили, что с вашей возлюбленной?
Младшего словно током пробило, он открыл рот, однако старший пихнул его в спину.
— Значит, все-таки человека, дядя Слава?
— Как же вы думали?.. Подобия Божьего в нем нет, но образ ещё остался… Ныне большая часть человечества — образы.
— Эх! — простонал старший. — Жаль, мало пожили. А так было жить интересно!.. Теперь все.
— Что — все? — рыкнул Ражный.
— Так ведь как? Одно дело от призыва в армию скрываться, другое — нанесение — смерти, — с болью проговорил младший. — Если мы теперь убийцы?
— Это верно, — — вдруг подтвердил Ражный. — Убийцы не достойны чувства любви…
— Дядя Слава, нам что теперь делать? — в голос спросили они.
— Вы бежать собирались? Бегите. Вы и так дезертиры…
— Это со страху, — признался старший. — Ведь знаем, нехорошо бежать…
— За что вы хоть убивали-то? Младший поднял голову, спросил с надеждой и оглядкой на брата:
— Миля у тебя, дядя Слава? Она спит?
— Она ушла, — бросил Ражный. — Так за что, знаете?
— Как ушла? Куда? — — вразнобой закричали они. — Зачем ты отпустил?
— Я предупреждал: она встанет яростным и одержимым человеком.
— Но она погибнет! Она же погибнет одна! — в их голосах вновь послышалась агрессия.
— Она теперь не нуждается в вашей помощи, — холодно отозвался он. — И в моей тоже…
Пометавшись на месте, младший Макс рванул к берегу, сдёрнул с забора промокшее седло, а старший угрожающе надвигался.
— В какую сторону ушла? Говори, дядя Слава! Куда?..
Ражный молча прошёл мимо него, толкнув на ходу плечом, направился к «шайбе». Макс отпрянул, вдруг погрозил кулаком:
— Ну, если с ней что-нибудь случится!..
И побежал следом за младшим.
Доктор уже выполз на улицу и сидел рядом с молчаливой и робкой Лютой, привалившись к стене. На бордовом разбитом лице запеклась чёрная кровь, горло было синее, перечёркнутое рубцом от верёвки. Он кашлял и зло сплёвывал, сверкая глазами.
— Повесить хотели, сволочи! — погрозил куском верёвки с петлёй на конце. — На крюк вздёрнули!..
— Это за что они тебя так?
— Не знаю! Они же дикие! Они просто звери!
— Вот так, ни за что, ни про что напали и вздёрнули на крюк?
— У них спросите! — огрызнулся он. — Вам они скажут!.. Дезертиры проклятые! Вы знали, что они скрываются от военкомата?
— Ходить можешь? — спокойно поинтересовался Ражный.
— Могу, а что?!
— Уходи.
— Куда?! Никуда я не уйду! Пока не разберусь с твоим… с вашим этим гнездом убийц и вешателей! — он встал на ноги. — Где эти дикари? Я вас спрашиваю?!
— Тебе лучше уйти, — посоветовал хозяин. — Не искушай судьбу. Видишь, повезло, верёвка оторвалась.
— Не оторвалась! Я сам снялся!
— Разве это возможно? — засомневался Ражный, рассматривая удавленника.
Тот глянул подозрительно и ответил не сразу.
— Дыхательная гимнастика… Почему вы так смотрите? Вы с ними заодно, да? А может, это вы приказали вздёрнуть меня?
Он заметно прихрамывал на левую ногу, и сквозь изодранные, пыльные брюки выше колена проглядывал толстый слой бинта, которого вечером ещё не было. Доктор перехватил его взгляд и прикрыл рукой прореху.
— Что там у тебя? А ну, покажи!
— Какое ваше дело? — без прежнего вызова пробурчал он. — Ладно, я уйду. Только вещи возьму в гостинице…
— Если я спрашиваю — нужно отвечать. Доктор сверкнул глазами.
— Меня укусила собака!
— Какая? — Ражный показал на Люту. — Вот эта?
— Нет, какая-то бродячая… У вас тут не база, а черт-те что!
— Это волк. Тебя укусил волк.
— Волк?! Мне показалось, собака…