— Богом хранимые, рощеньями прирастаемые… Воин Полка Засадного.
Выпал первый счастливый случай, когда ему встретился араке и был узнан. Да не простой — бродяга, ищущий соперников на стороне: отправляясь в странствие, молодые араксы выходили из-под воли Пересвета, лишались духовного и судного слова Ослаба и, будучи вольными, сами определяли, с кем, где и на каких условиях сойтись в поединке. Прослыша о каком-нибудь силаче, добирались к нему за тысячи вёрст, иногда уходили за границу, уплывали за моря, чтобы устроить с ним нечто вроде товарищеской встречи — единоборства, скрытого от глаз зрителей. А если не находили достойного противника, схватывались с тиграми, медведями и даже львами.
Бывало, что и не возвращались назад, в лоно Засадного Полка — гибли в экзотических поединках, сидели в тюрьмах, поскольку такие схватки часто заканчивались смертельным исходом, заключали длительные контракты и снимались в кино, если попадали в поле зрения Голливуда, или скрывались от властей за неосторожное или умышленное убийство.
Этот бродяга в буквальном смысле охотился за олимпийскими чемпионами, обошёл полмира, уложил десяток боксёров самых разных весовых категорий, столько же каратистов, несколько айкидистов, вольников, дзюдоистов и самбистов. Когда-то замыслил побить всех, кто за последние двадцать лет получал олимпийское золото, однако их оказалось много, и многие из них были уже слабы для схватки или недоступны, поскольку разбогатели, обставились охраной и не допускали к себе странствующих рыцарей.
Бродяга-аракс разочаровался, потерял интерес и теперь возвращался в Россию, но не домой, поскольку такового не имел и грустил об этом.
— Ничего, поживёшь у кого-нибудь из вотчинников в Урочище, — успокоил его Ражный.
— Мне одна дорога — в Сирое Урочище, по доброй воле…. Иначе сдадут Интерполу.
Ражный знал истину — из Засадного Полка никогда, никого и никому не выдавали. Закон этот входил в одно из главных положений устава. Иначе Воинства давно бы не существовало.
Стало ясно теперь, почему он проломился через границу: у него на хвосте наверняка висел Интерпол…
У Ражного язык не повернулся оспорить бродягу: наверное, знал, что говорил.
И все-таки, несмотря ни на что, от него веяло таким высоким и чистым духом воли, что Ражный, расставшись с ним через двое суток в Хороге, несколько месяцев тосковал потом и служба была не в радость. И не сейчас, после поражения на ристалище, а ещё тогда в голове поселилась мысль побродяжить по свету, как говорили раньше, на людей посмотреть и себя показать.
Судя по всему. Скиф тоже недавно вернулся из странствий, правда, не поединков искал за морями, а как всякий инок, ума набирался…
Был бы вольным поединщиком — ушёл бы сейчас прямо из дубравы…
Сиреневые холодные тучи окончательно накрыли восток, портулак спрятал соцветия, мир потускнел, и лишь тогда Ражный встал и пошёл от ристалища последним, как победитель.
Вотчинник встречал его на тропе, ведущей к храму, и, верно, уже знал исход поединка. Однако не это заботило его сейчас, ибо ничего не спросил, не посочувствовал, не утешил, не взбодрил хотя бы взглядом.
— Поспеши, Ражный, — сказал вместо приветствия. — Боярый муж тебя желает видеть.
Это прозвучало так неожиданно, что Ражный дважды переспросил: обыкновенно Пересвет приезжал к победителям, и то не ко всяким и не после каждого поединка, а лишь в исключительных случаях.
Он видел боярина единственный раз, когда ездил на Валдай, за камнем на могилу отца. Встреча была внезапной и короткой, однако носила вполне ясный и определённый характер: отец думал не только о памятном надгробии и о своём намеленном камне — передавал сына, ещё не достигшего совершеннолетия, в руки Сергиева воинства.
Впрочем, нет, была ещё одна встреча, можно сказать, неофициальная, однако они оба поклялись забыть о ней…
Боярый муж сидел на выпирающем из земли корневище Поклонного дуба, словно нахохлившийся старый орёл. Было ему лет восемьдесят — возраст, переходный к иночеству, однако внешне выглядел на полсотни. Синий плащ, шляпа и складной зонтик в руках делали его похожим на обыкновенного горожанина, заехавшего сюда на дачу; на Валдае он показался Ражному крепче, выше ростом и царственнее, что ли, возможно, потому что встречал в боярском кафтане бордового сукна и высокой собольей шапке. Театрализованный этот наряд был никак не сопоставим с современной внешностью, и Пересвет, верно, зная об этом, но следуя традиции, вынужденно обряжался в официальный костюм боярого мужа и чувствовал себя несколько скованно. Кроме того, он ещё там, на Валдае, запретил называть его Пересветом, велел звать мирским именем — Воропай.
И это было не данью приближения к боярину; таким образом Пересвет как бы унижал себя, искупая свою прошлую вину перед отцом, которому в поединке изуродовал правую руку и лишил его возможности жить жизнью аракса — выходить на ристалища.
Ражный поздоровался как подобает, однако боярин только вскинул взгляд на него, оторванный от каких-то собственных, нелёгких размышлений, подвинулся, освобождая место на корневище, но посадить рядом отчего-то передумал. В синем цивильном плаще он более походил на сурового начальника, чем в боярском кафтане.
В его присутствии нельзя было воспарить нетопырём и взглянуть, с чем же пришёл Пересвет, с чего это вдруг ему понадобился побеждённый араке?
О поединке он и словом не обмолвился, будто и не было Тризного Пира…
— Ручного волка завёл? — спросил будто между делом.
— Он не ручной, — с первой же фразы стал противоречить ему Ражный, и получилось это случайно, без всякого умысла, однако Воропаю не понравилось.
— Зачем таскаешь за собой?
— Не таскаю, — опять сказал поперёк. — Привёз его в дар вотчиннику. А потом… Это не зверь.
— Я видел зверя, — невозмутимо произнёс Пересвет, однако Ражный знал, что таится за таким спокойствием. — И повадки звериные. Одарил ты вотчинника!
— Полагал, он рад будет. А повадки у него не волчьи — человеческие, и отец Николай с ними справится.
— Да уж, много радости. Твой волк только что зарезал жеребчика в стойле.
— Говорю же, это не просто зверь, — после паузы произнёс Ражный. — Жаль, Голован и жеребчику обрадовался…
— От души сделал дар? Иди предвидел исход поединка?
— Суди сам, Воропай. Ты мой род знаешь.
— Род знаю, и тебя… знаю.
Он явно намекал на потешный поединок…
— Пришёл встряску мне учинить? — в упор спросил Ражный.
— Встряску тебе Ослаб устроит… А у меня несколько вопросов есть, — боярин глядел мрачно. — Старец в гневе на тебя. Что ты там натворил, в своей вотчине?
— В моей вотчине все спокойно…
— В прошлом году на тебя насела одна компания, — перебил боярый муж. — А ты начал либеральничать с ней, вместо того чтобы сразу отвадить оглашённых.