А Поджигатель снова выстрелил из своего огнемёта. Едва ли не вся стена почернела от дыма. Обезьяна с визгом взлетела вверх по медной трубе отопления и оттуда перескочила на потолочную балку.
— Стой! — крикнул Эко, обращаясь к Томмазо.
Но мальчик не послушался. Он пробежал весь ангар до самого конца, туда, где не было никакого освещения, и стал метаться в поисках выхода.
Тем временем Эко третий раз метнул пламя из своего зонта, на этот раз в потолок.
Томмазо побежал вдоль стены к двери на другом конце ангара, но она оказалась запертой. Попытавшись открыть её, он услышал, как звякнула цепь с навесным замком. Тогда он побежал дальше, нашёл ещё одну дверь, открытую, и выскочил в другой ангар — в такое же огромное и пустое помещение, как и первое, только здесь на другом конце вместо двери зиял огромный проём, который вывел его в точно такой же третий ангар.
Здесь, оказавшись в полумраке, он увидел полоску света под железной дверью. Её нижний левый угол был отогнут, как загибает иной раз угол страницы человек (весьма некультурный, надо сказать!), чтобы отметить, где остановился при чтении. Заглянув под этот загнутый угол, Томмазо увидел гальку. Это определённо путь к спасению.
Мальчик попытался протиснуться в это отверстие, но не смог: слишком маленькое. И тут услышал, как кричит Эко:
— Раньери Страмби! Раньери Страмби!
Сердце Томмазо бешено заколотилось. Он просунул в отверстие плащ и маску графа Ченере, ухватился за отогнутый край и попытался отогнуть его ещё больше.
В том ангаре, откуда только что выбежал Томмазо, снова прозвучал выстрел зонта-огнемёта Эко. На какое-то мгновение пламя проникло и сюда, едва не осветив мальчика.
Томмазо изо всех сил старался отжать железный лист, наконец тот чуть-чуть отогнулся, потом ещё немного, ещё…
Стиснув зубы от напряжения, обливаясь потом, мальчик почувствовал, что вот-вот расширит отверстие, но всё же из-за нестерпимой боли отпустил испачканные в ржавчине и совсем изрезанные руки и упал на землю.
И всё же Томмазо втиснулся в отверстие, которое сумел расширить, увидел двор, заросший травой, крыши ангаров, по которым метались обезумевшие обезьяны, а вдали — портовый подъёмный кран, похожий на нефтяную буровую установку.
Мальчик продвинул плечи, порвав майку, и протискивался дальше и дальше. И только коснувшись щекой травы и гальки, понял, что сумел выбраться.
Выбрался наружу!
Ещё рывок, и пролезли руки, правда сильно оцарапанные.
Томмазо прорывался дальше — вот уже протиснулось туловище, ноги…
И наконец он вскочил на ноги и встал в полный рост.
— Ура! — крикнул мальчик и подхватил плащ и маску графа Ченере.
Томмазо освободился.
Вдали сверкала лагуна, и он со всех ног побежал к ней.
Завернув за ангар, остановился, прислонившись к стене.
Небо почему-то потемнело и казалось совсем не утренним.
Томмазо осторожно пошёл вдоль стены. И всякий раз, когда казалось, слышит голос Эко, замирал. Увидев огненную вспышку, тоже останавливался и пытался сообразить, что же всё-таки с ним происходит.
Пламя из зонта-огнемёта?
Обезьяны в Венеции?
Оглядываясь, не видит ли кто-нибудь его, Томмазо прошёл мимо двух ангаров, не очень даже соображая, что делает. Он не знал, действительно ли это такое заброшенное место, каким казалось, или, может быть, за ним следят другие Поджигатели.
Тут он услышал шорох, как будто кто-то царапал чем-то по кирпичам, потом рядом появилась какая-то тень и остановилась недалеко от него.
Это оказалась ещё одна обезьяна.
Томмазо никак не мог успокоиться.
Ну откуда в Венеции обезьяны?
Тут есть крылатый лев на площади Святого Марка. Кони на фасаде собора. Дракон под ногами Святого Теодора, похожий на аллигатора.
Лев. Конь. Волк. Дракон.
Но никаких обезьян тут никогда и духу не было!
Кроме разве той, которую Морис Моро изобразил на фреске в Разрисованном доме.
А другая теперь стояла перед ним, насторожившись, уставившись на него янтарного цвета глазами и оскалив мелкие острые зубы.
Томмазо двинулся было влево. И обезьяна повторила его движение, не давая ему пройти. Он шагнул вправо. Обезьяна опять преградила ему дорогу.
«Ничего не поделаешь, — словно говорила она ему, — отсюда нет выхода!»
— Морис, — произнёс тогда Томмазо, тыча пальцем себе в грудь. — Я друг Мориса. Мориса Моро.
Обезьяна ещё более оскалила зубы и произнесла:
— Ффффшшшш! Скрии! Скрии!
— Друг! Я — друг!
— Мриис! — прокричала обезьяна.
— Да, да! — обрадовался мальчик, решив, что расслышал в крике животного имя художника.
— Мррииис!
«Просто невероятно, — подумал Томмазо. — Это же дикая обезьяна, обитающая в пустующих ангарах Арсенала. Это не может быть обезьяна Мориса Моро! Сколько лет уже как он умер! Пятьдесят? Шестьдесят? А другие обезьяны… Откуда они тут взялись? И почему никто никогда не видел их прежде?»
Тысячи вопросов и ни одного ответа, как он ни ломал голову.
И тут щёлкнул зонт-огнемёт Эко.
— Морис! — в отчаянии закричал Томмазо, оборачиваясь. Ему показалось, будто горячий воздух пахнул в лицо. Он шагнул вперёд, к обезьяне. — Отведи меня к Морису!
Животное переступало с лапы на лапу, словно раздумывая, как быть. По крышам ангаров Арсенала прыгали другие обезьяны.
И вдруг та, что стояла перед Томмазо, сорвалась с места и побежала на четырёх лапах прочь, но вскоре остановилась и обернулась к нему.
«Наверное, зовёт меня», — с волнением подумал Томмазо.
И поспешил за ней следом.
Обезьяна выгнула спину и побежала к лагуне, видневшейся вдали.
Томмазо решил, что нет смысла задаваться другими вопросами, и последовал за животным.
Миновав длинный ряд ангаров и пустых дворов, они оказались возле дока и стали двигаться вдоль него. Их фигуры отражались в недвижной воде. Впереди бежала обезьяна, за ней Томмазо с плащом и маской графа Ченере под мышкой. По ту сторону лагуны виднелся остров Сан-Микеле — венецианское кладбище.
Остров мёртвых.
Обезьяна бежала быстро, словно хорошо знала дорогу. Через равные промежутки вдоль дока стояли столбы для швартовки, но нигде ни одной лодки.
Мутная вода лениво плескалась о камни, оставляя на них водоросли и липкую слизь.
Док заканчивался зданием со старой крышей, поддерживаемой тонкими колоннами. На земле лежали толстые морские канаты и сети с застрявшими в них ракушками. В доке виднелись лодки, накрытые плёнкой, и стоял почти нестерпимый запах рыбы и водорослей. В тени вода чёрная, как чернила. Силуэты других обезьян вырисовывались на фоне неба.