Сначала вскрыли раку и растащили мощи святого Арсения, затем, воспитывая в себе силу воли, а заодно с надеждой отыскать золото и драгоценности, разрыли все могилы, где лежали кости игуменов и монахов. В захоронениях именитых людей, кто жертвовал на монастырь, кое-что находили, чаще золотые и серебряные крестики, перстни, кольца и цепочки, которые превращались в валюту — через караульных покупали табак и самогонку. Время от времени устраивался шмон, охрана все отнимала и забирала себе — потому и смотрела сквозь пальцы, как гробокопатели по ночам роются на монастырском кладбище или долбят стены и полы в храмах. По мере перевоспитания некоторых беспризорников отпускали на работы за ворота и без конвоя, поэтому в течение нескольких лет перекопали все могилы и на приходском кладбище. Пока существовала колония, жители ближайших деревень на топорах спали, с сумерками девушек и молодых женщин запирали в амбарах и спускали собак.
Все закончилось в тридцать третьем году, неожиданно, странно и страшно, причем, опять в ту же страстную неделю, по уверениям местных жителей, в четверг. Событие это иначе, как божья кара, не воспринималось, а все остальное уже как следствие наказания. Скорее всего, воспитанники вскрыли могилу человека, умершего от сибирской язвы, либо от еще какой-то неясной и очень похожей болезни. В течение нескольких дней колония превратилась в госпиталь, воспитанников в больницы не вывозили, вдвое усилили караул и пытались лечить на месте. По словам редких очевидцев, мальчишки на глазах превращались в скелет, в живую мумию и сгорали за два-три дня. К страстной субботе в живых не осталось ни одного. Погибли и охранники, в основном, жители окрестных деревень, которых тоже не выпускал из колонии специальный отряд ОГПУ. Потом приехали люди в газовых масках, собрали всех умерших и закопали в одну братскую могилу, залив ее сверху полуметровым слоем бетона. Сам монастырь обработали какой-то вонючей, едкой жидкостью, заперли ворота и повесили табличку — опасная зона. Около месяца здесь стояла охрана, после чего все уехали, и Соринская Пустынь надолго превратилась в пустыню. Приходили сюда лишь на приходское кладбище, и то со страхом озираясь на замшелые стены.
О монастыре вспомнили ровно через одиннадцать лет, в сорок четвертом, когда появилось много пленных. Содержали здесь только солдат и офицеров СС, вероятно, полагая, что они все вымрут. Но удивительное дело, за два года существования секретного лагеря военнопленных от болезней не умер ни один немец, говорят, только здоровели, работая на свежем воздухе — рубили и сплавляли лес по Соре. Ходили они практически без конвоя, трудились на лесосеках вместе с колхозниками, и ничего особенного не случалось, если не считать, что все немцы были немного не в себе — играют, бегают, хохочут, как дети. По некоторым сведениям, они первыми нашли жилище, а точнее, убежище иноков и мирских, покинувших монастырь еще в семнадцатом году. Будто деревья валили по склону высокой горы, а снегу было по пояс, и глядь — из земли парок вьется. Подумали, берлога медвежья, и попятились, но тут снег разверзся и встал высокий, белый старик с крестом. Немцы обмерли от страху, шевельнуться не могут, а человек спрашивает:
— Кто вы, люди?
— Немцы.
— Почему вы здесь?
— Мы военнопленные!
— А что, — спрашивает старик, — война еще не закончилась?
— Не закончилась, — говорят, думая, что он говорит о Второй мировой, а на самом деле старик имел в виду, конечно, Первую.
— На чьей же стороне перевес?
— На вашей, — отвечают. — Ваши уже к Германии подходят.
— Ну, тогда ступайте с миром, — и будто крестом их перекрестил. — Да больше не воюйте.
Будто после этого все они и стали вести себя, как ребятишки малые: и солдаты, и офицеры: в прятки играют, в догонялки или в жмурки — одному завяжут глаза, он и ловит других. А поймает, все хохочут до упада.
Стало известно об этом от одного колхозника, который рядом работал и все видел. Только в эту байку, напоминающую анекдот, мало кто верил, ибо все сразу задавали вопрос: на каком языке говорили немцы со стариком?
Когда же власти решили рядовых эсэсовцев отпустить домой, а офицеров перевести куда-то в Сибирь, в другой лагерь, произошло событие редкостное: солдаты отказались ехать в Германию, все поголовно. Они просили власти оставить их в СССР и обязательно в этом месте, мол, готовы выполнять любую работу и даже сидеть за колючей проволокой, только чтобы жить в Соринской Пустыни. Говорят, словно больные сделались, разделись догола, в ноги начальникам кидаются, умоляют, плачут, волосы на себе рвут. НКВД заподозрило какой-то заговор, рядовых вместе с офицерами погрузили на баржу, зацепили буксиром и утащили куда-то вниз по течению.
Скоро сюда нагнали ссыльнопоселенцев — ворье, мошенников, растратчиков и прочую мелкую сволочь. Они сами срубили несколько бараков, а крепостные стены и ненужные каменные постройки начали разбирать на кирпич, который грузили на баржи и сплавляли по реке. И вероятно, находили какие-то ценности, замурованные в кладку, да еще местные нарассказывали сказок про борьбу Митрофана с золотым тельцом — короче, снова началась кладоискательская лихорадка. Еще раз перекопали не только могилы, но и всю монастырскую территорию и ближайший лес, где до сих пор остались глубокие ямы и траншеи. Подбирались даже к братской могиле беспризорников, бетон долбить пробовали, но комендатура выставила часового с винтовкой. По преданию игумен схоронил казну и утварь между двух больших камней и сверху поставил третий, заклятый камень: ежели кто сдвинет его с места, тотчас поражен будет гневом божьим. Так вот, на десяток километров вокруг, где находились похоже расположенные камни, все было перерыто, а некоторые подозрительные валуны расколоты на части древним способом: вокруг разводили костры, нагревали, а потом лили воду.
Ссыльнопоселенцы тоже обнаружили в шестнадцати километрах от Пустыни ушедших из монастыря насельников. Шли кладоискатели в поисках этих трех камней по лесу и вдруг заметили два огромных валуна, а между ними еще один, небольшой, если тронуть, то шевелится. Встали возле, никто свернуть этот камень не решается, боязно: вдруг правда заклятый? Тогда один ворюга, лихой парень, отчаянный, говорит: я столько нагрешил, столько людей бритвами порезал, что мне в рай никак не попасть, а в аду-то все равно. Взял стяжок ну и столкнул камень. Под ним лаз оказался, такой узкий, что человеку не пролезть, а среди них заморыш был, его кое-как и втолкнули в дыру.
В горе оказалась глубокая пещера, эдак метров в двадцать, с ответвлениями и крохотными каморками — вроде монастырь пещерный! Заморыш поплутал по ходам и обнаружил там восемь человек, все старики, многие из которых уже слепые от темноты. Куда еще можно спрятать драгоценности? Только сюда, здесь они лежат! В благородство воровских законов заморыш не верил, подумал, вынесу им золото, а они сразу меня и порешат! Вышел наружу и сказал товарищам, мол, нету там ничего и ходить опасно, земля над головой шевелится. Они не поверили, попробовали раскопать вход пошире, но внутри что-то обрушилось, одному камнем по голове ударило, и воры ушли восвояси, в других местах искать. А заморыш потом вернулся, залез в пещеру с пиковиной, хотел монахов пытать, чтобы золото выдали, но с ним что-то сделалось: нож упал и рука тотчас высохла, как щепка. Он другой рукой ножик поднял — и другая плетью. Так испугался, что кое-как выбрался на свет и бежать. Товарищи спрашивают, где был, что с руками? Он говорит, баланом ударило…