Трах! Она на всем бегу врезалась в прохожего – настоящего, твердого. Посыпались из его пакета какие-то свертки. Даша пронеслась дальше.
В подъезде стало совсем плохо. Ступени колыхались, как волны в шторм, вспучивались, ходили ходуном, весь мир то стискивал ее в тесной скорлупе, то простирался в дикие, невообразимые просторы – с ней вместе, ставшей размазанной по всей Галактике бесконечной полосой тумана. Вокруг так и прыгали разноцветные цифры: 25 25 25 25 25…
Она шагала скорее на ощупь, равнодушно отмечая, что рука уже чувствует не перила, а непонятные, неровные поверхности – скользкие, гладкие, полированные, угловатые, круглые… Не было страха, неожиданно пропал куда-то.
Пропал страх. Остался покой. Уютная бесконечность, раскинувшаяся вдоль Млечного Пути. Она видела весь Шантарск – гигантской, объемной, живой картой с крохотными машинками и куколками-людьми, больше всего было милиционеров, и она была каждым милиционером, каждым сыскарем, они все искали, они обязаны были найти. Шантарск вертелся, как пластинка на диске проигрывателя, стоило Даше захотеть, чтобы приблизился тот или иной уголок города. По улицам, словно по льду, скользили шеренги черных телевизоров, окруженных мельтешением все тех же цифр – 25 25 25 25 25, – перестраивались журавлиными клиньями… Перестройка… Горбачев Меченый… выходи по одному… теперь Горбатый горбун, но ведь никого не было горбатого… не было среди фигурантов – не то направление поиска… горбатый – ошибка…
Даша уже никуда не спешила – жаль было покидать мир уютного покоя, безмятежной тишины и пронзительных, радужно-ярких истин. Ощупью достала сигареты и опустилась на площадку, прислонилась к стене, медленно курила, и каждое движение руки, каждая затяжка были исполнены вознесенной до немыслимых звездных высот философской значимости, важности для мира, каждая затяжка была вселенским открытием, достойным полного ведра Нобелевских премий.
Великий сыщик Даша Шевчук. Самый великий. Все оказалось просто, до хохота – ха-ха-ха! – до колик, до пляски – пошевелим ногами, ах, рассукин сын, камаринский мужик, снявши зипунишко, он по улице бежит…
Кто-то, извиваясь рядом, подхватил громогласным голосом, не дававшим ни малейшего эха:
Снявши зипунишко, он по улице бежит!
Ах, не хочет,
Ах, не хочет
Он боярыне служить!
Он бежит-бежит-бежит, пав-вертывает!
Его судорога па-адергивает!
– Брысь! – сказала Даша, блаженно улыбаясь в пространство.
– Не время плясать. Некогда. Надо заниматься делом.
– Дел-лу время, дел-лу время, дел-лу время…
– Брысь! – она достала пистолет и не сердито, в общем, так, профилактически, махнула в сторону надоедливых плясунов, пристававших с танцами.
Танцы. Пляски. Половецкие пляски. Танцы с волками. Бог ты мой, как давно она не танцевала! Но не время, не время…
Кого они хотели обмануть? Все предельно просто: если вокруг какой-то вещи начались странные явления, зри в корень. В самую середину вещи. Если странности замыкаются на телестудию, зри в самую середину, в корень, в суть. А где суть телестудии?
К А Д Р.
Ну-ка, повтори еще раз, медленно, по буквам, по звукам, по колебаниям воздуха – К А Д Р. Ты где-то слышала про это, ты не могла не слышать и не читать, ты знаешь все, что можно приспособить для криминала…
Даша сидела, делая одну длинную затяжку на миллион веков, на геологический период, медленно, с острейшим наслаждением выпуская дым, – и смеялась от счастья, плакала от счастья, она была самым великим сыщиком. Она раскрыла преступление века.
В разгар пылающего счастья, на пике нирваны, любования собой, гордости за себя, уважения к себе ее вдруг принялись бесцеремонно поднимать, хамски вырывая из белоснежно-золотых бесконечностей счастья, это было так обидно и унизительно, что Даша схватилась за пистолет, но не нашла под рукой ничего похожего, привычного. Ее тащили, она боролась, крича, – и сознание угасло под ударом мрака… Острого, колючего мрака.
…Она медленно открыла глаза. Комната была небольшая, белая, а за окном – без решетки! – зеленели кроны сосен, верхушки стволов были рыжие. Небо, правда, серовато-сизое – снова смог смешался с парком от незамерзающей Шантары…
– Как себя чувствуете?
Даша, глядя на человека в белом халате – незнакомого, не старого, лет сорока, – стала, прислушиваясь к ощущениям тела и первым, вяловатым мыслям, соображать, как же она себя чувствует.
– Нормально, – сказала она, пошевелив ногами, руками, чуть приподняв голову. – Голова кружится чуточку…
– Кто вы?
– Даша…
– Дальше?
– Андреевна. Шевчук. Капитан милиции, уголовный розыск.
– А где вы?
– Вот уж не знаю… доктор.
– Почему я – доктор?
– Белый халат, – старательно сказала Даша, словно учившийся говорить ребенок. – Вся эта комната так выглядит… Больница.
– Здесь есть кто-нибудь, кроме нас?
– Нет, – сказала Даша. Заглянула под одеяло и обнаружила, что совершенно голая. – Где мой пистолет? У меня был при себе пистолет и удостоверение.
– А где вы их в последний раз видели?
– Удостоверение я показывала в машине, а пистолет… на лестнице он еще был. Потеряла?
– Да нет, успокойтесь, мы с Глебом его подобрали. Кстати, кто такой Глеб?
– Мой друг, – сказала Даша. – Где я?
– Ну, разумеется, не в психушке… Вы сами как думаете?
– Я в Шантарске?
– В Шантарске.
– А за окном сосны… Значит, не Серебрянка, не Киржач, и уж, конечно, не Восточный… Западная часть города. Или Академгородок, или Барзаиха. Может быть, еще Лалетинские сопки.
– Неплохо, – кивнул врач. – Академгородок, Институт биофизики.
– Так это не больница?
– Нет, конечно. Это наша лаборатория. Попробуйте согнуть и разогнуть левую руку…
Даша попробовала:
– В сгибе локтя что-то…
– Сильно болит?
– Нет, неприятно просто… Уколы делали?
– Гемодиализ. Очистку крови. Прогнали всю вашу кровь через фильтры, сняли осадок… Голова не болит?
– Только немножко кружится.
– Совсем хорошо. Пить хотите? – он поднес стакан с каким-то розовым прохладным соком. – Нет, попробуйте-ка сами, присядьте, стакан возьмите, вы же не при смерти…
Даша села в постели, придерживая одеяло на груди. Выпила до дна и вернула стакан.
– Еще что-нибудь хотите?