– Что там?
– В рапорте на имя генерала Трофимова он пишет, что три месяца назад, во время обыска на Караганова вы присвоили один из пакетов с находившимся там наркотиком. Поляков поначалу решил, что ошибся, но осторожные наблюдения за вами лишь утвердили его в догадке, что вы начали принимать наркотик. Оперативник он опытный и ошибаться не мог. К сожалению, во имя ложно понятой «чести мундира» он довольно долго не предпринимал никаких шагов. Лишь два раза пытался деликатно с вами поговорить, но понимания не встретил. В дальнейшем он убедился, что ваше состояние резко ухудшилось, вы начали действовать в ложных направлениях, не принимать самых очевидных доказательств – одним словом, не в силах были полноценно работать. Вот тут он забеспокоился по-настоящему, решил поговорить с вами с должной серьезностью. Рапорт не закончен. Чем закончился ваш разговор, прекрасно известно…
– Г-гандон… – прошипела Даша сквозь зубы.
– Выражения выбирайте! Вы не с хахалем в интересной позиции!
– Закурить можно?
– Нельзя. Хотите прочитать рапорт Полякова?
– Не хочу, – сказала Даша. – Не вижу необходимости. Кстати, а у вас есть доказательства того, что он пишет правду?
– Рапорты ваших же коллег. И письменное заключение, выданное вам в Институте биофизики.
– Это, простите, еще не доказательство, – сказала Даша.
– Вам не кажется, что чересчур много косвенных доказательств? Помните фразу одного из лучших юристов старой России? «Господа присяжные, перед вами лишь слабые штришки, но при ближайшем рассмотрении штришки сливаются в линии, линии – в буквы, а буквы образуют слово “поджог”…» В вашем случае мы наблюдаем нечто похожее… – Он помолчал и вдруг резко спросил: – Где Флиссак?
– Представления не имею, – сказала Даша. – Мы с ним расстались у гостиницы… А что, его тоже в чем-то страшном обвиняют?
– Вы с ним познакомились в Париже?
– Нет. У нас с ним был общий знакомый. Комиссар парижской полиции.
– Зачем вас вообще понесло в гостиницу? Точнее, как вы ухитрились там оказаться столь кстати?
– Ничего странного, – сказала Даша (с Воловиковым это было заранее обговорено, и расхождений в показаниях она не боялась). – От нашего информатора, работника гостиницы, мы получили сообщение, что возле номера француза отирается человек весьма подозрительного вида. Поскольку французский писатель – мужик чуточку не от мира сего, мы не на шутку встревожились и моментально поехали туда группой… И сигнал, кстати, оказался нисколько не ложным. А что там с этим субъектом?
– Пришлось освободить, – нехотя бросил прокурор. – Нет никаких оснований…
– Неужели вы не понимаете…
– Допустим, понимаю. А доказательства? – Евстратов досадливо поморщился. – Все мы всё понимаем, но если нет доказательств… Очень напоминает наш случай, кстати. Значит, вы решительно не представляете, где может находиться Флиссак?
– Не представляю, – сказала Даша.
– Куда вы поехали от гостиницы?
– В больницу к отцу.
Они переглянулись. Должно быть, не было возможности уличить ее во лжи – время примерно совпадало, она все проделала быстро…
– Что это за история с микрофонами, установленными французом в вашем кабинете?
– Впервые слышу, – сказала Даша.
– Вы это официально заявляете?
– Да, – сказала Даша. Она могла себе это позволить – микрофон давно уже покоился в мусоре, свидетелей нет.
– Странно…
– А кто вам рассказал эту байку о микрофонах?
Оба молчали. Видимо, ухватили лишь кончик ниточки и не смогли размотать. Не исключено, что Толик постукивал и им – по сценарию Агеева, понятно. Но ведь нет осязаемых улик…
– В чем все-таки подозревают француза? – спросила Даша.
– Вопросы здесь задаем мы, Дарья Андреевна…
Неужели посадят в предвариловку! А на каком основании, позвольте спросить? Нет, не решатся. Но положение – хуже некуда…
– Какие же ко мне еще будут вопросы?
– Я поражаюсь вашей самоуверенности… – сказал Евстратов. – Любопытно было бы знать мнение вашего же коллеги…
Ивакин, сжав губы в ниточку, произнес многообещающе:
– Выводы мы сделаем…
– Давайте поговорим спокойно, – сказал Евстратов. – Мы все – взрослые люди, профессионалы. И когда вы, капитан, начинаете держаться, как неразумная первоклассница, впечатление складывается не в вашу пользу. У вас нет не только оправданий – ничего, мало-мальски отдаленно напоминающего оправдания. А это, как бы мы ни пытались согласно презумпции невиновности толковать сомнения в вашу пользу, поневоле нас заставляет насторожиться… Не считайте меня врагом, – сказал он уже вполне добродушным тоном. – Я готов, например, отмести те бумаги, где подследственные обвиняют вас черт-те в чем… Это и в самом деле напоминает сведение счетов. – Он театрально развел руками. – Но вот с остальным, что прикажете делать? Если вас оклеветали, если против вас идет целенаправленная интрига, это следствие каких-то ваших действий, мешающих чьим-то преступным интересам. Вот и назовите нам, хотя бы приблизительно, людей и ситуации, очертите интересы, которые вы помешали реализовать. Оправдывайтесь, как пристало оперативнику. Вы меня понимаете?
– Понимаю, – сказала Даша.
– Что, по-вашему, осталось за пределами следствия?
Даша молчала.
– Кого вы подозреваете конкретно и в чем?
Она молчала.
– Ну, знаете… – нехорошо нахмурился Евстратов. – Я требую в таком случае ясного и конкретного ответа: здесь присутствующие входят в число злокозненных заговорщиков, плетущих против вас интриги и фальсифицирующих направленные против вас обвинения? Да? Нет?
– Нет, – сказала Даша, глядя в стол.
– Тогда, чем же объяснить ваше молчание?
– У меня нет четких доказательств, – сказала Даша.
– А вам не кажется, что эту фразу можно произнести и по-другому: «У меня одни домыслы»? Молчите?
Даша молчала. Все, что у нее было, добыто с нарушением законов, а следовательно, Агеев чист, как младенец.
– Мне кажется, не следует делать козлом отпущения одного капитана Шевчук, – негромко сказал Чегодаев. – Лично у меня создалось впечатление, что городской уголовный розыск ведет какую-то непонятную игру, и в этой ситуации не стоило бы наваливаться на стрелочника…
– Во-первых, козлов отпущения здесь никто не фабрикует, – ответил Евстратов. – Во-вторых, на капитане и без того хватает грязи… Вы понимаете свое положение, Дарья Андреевна? Да, против вас нет прямых доказательств. Но у вас нет и убедительных аргументов. На вас слишком много грязи. Ее количество перешло некую критическую массу, если можно так выразиться…