Я с трудом узнал Майлза. Он выглядел моложе своих двадцати девяти и стал похожим на самого обычного человека. Лицо его было отмечено удивительным спокойствием, как будто «Матушку» совершенно не удивляло, что лежит он в этом деревянном ящике. Майлзу бы точно не понравилась та одежда, в которую его облекли по такому печальному случаю, но поскольку сами Ангелы не оплачивали похороны, то лучшее, что они могли сделать, так это обеспечить попадание куртки с «цветами» в гроб до того как его закроют крышкой навсегда. Баргер стоял рядом с людьми из похоронной команды, чтобы проследить за их действиями и гарантировать, что все будет сделано как надо.
После службы более двухсот мотоциклов сопровождали катафалк на кладбище. Позади Ангелов ехали все другие клубы, включая полдюжины «Драконов» из Ист Бэй, и, по словам радио-комментатора, «десятки райдеров-подростков, с такими мрачно-торжественными лицами, что можно было подумать – только что на тот свет отправился сам Робин Гуд».
Ангелы Ада врубались получше. Не все они, конечно, читали о Робин Гуде, но интуитивно понимали, что такая параллель делала им честь. Возможно, молодые «отверженные» действительно верили в это, и у них в душе еще оставалось местечко для парочки красивых иллюзий. Те, кому было около тридцати или тридцать с хвостиком, слишком долго прожили, сроднившись со своим презренным имиджем, чтобы думать о себе как о героях. Они дают себе отчет в том, что герои – всегда «хорошие чуваки», и они видели достаточно ковбойских фильмов, чтобы понимать, что «хорошие чуваки» в конце обязательно побеждают. В таком мифе, похоже, для «Матушки» Майлза не нашлось места, а ведь он был «одним из лучших». Все, чего он удостоился в конце, – две сломанные ноги, проломленная голова и несусветное пиздобольство священника. Только его принадлежность к Ангелам Ада спасла Майлза от тихого и почти анонимного попадания в могилу, подобно любому замшелому клерку.
А в итоге его похоронам было посвящено множество репортажей в национальной прессе: Life поместил фотографию процессии, входящей на территорию кладбища; в телевизионных новостях похоронам отвели почетное первое место, а заголовок в Chronicle гласил: «АНГЕЛЫ АДА ХОРОНЯТ ОДНОГО ИЗ СВОИХ – ЧЕРНЫЕ КУРТКИ И ЭКСЦЕНТРИЧНОЕ ЧУВСТВО СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА». «Матушка» Майлз мог быть доволен.
Сразу же после погребения караван мотоциклистов покинул город в сопровождении эскорта фаланги полицейских машин с включенными сиренами. Уже на окраине Ангелы послали всех и вся на три заветных буквы, и умчались назад к Ричмонду, через Залив от Сан-Франциско, где бузили всю ночь без продыху, а весь следующий день держали на пределе нервного срыва славных блюстителей порядка. В воскресенье вечером в Окленде состоялось собрание, на котором утверждалась кандидатура преемника Майлза – Большого Эла. Процедура назначения прошла спокойно, без всякого налета похоронной мрачности. Стенания привидений-плакальщиц, столь громкие в четверг, уже стихли и никого не беспокоили. После собрания в грешном клубе «Синнерз» была устроена пивная вечеринка, и к моменту закрытия заведения они успели договориться о дате следующего пробега. Ангелы соберутся в Бейкерсфилде, в первый день весны.
#
«Всю жизнь моя душа искала нечто, чему названья дать я не могу»
(Запавшая в память строка из одного давно забытого стихотворения).
#
Месяц проходил за месяцем, с Ангелами теперь я виделся редко, хотя в качестве «ангельского» наследства у меня все еще оставалась большая машина – четыреста фунтов хрома и грохота, покрашенных насыщенной красной краской… и на ней можно было сорваться вдоль прибрежного хайвея и почувствовать себя свободным и неприкаянным в три утра, когда все копы занимали глухую оборону на 101-м. Я практически полностью разбил свой байк в первой же аварии, так что на его восстановление ушло довольно много времени. После этого я решил ездить совсем по-другому – перестал испытывать судьбу на крутых виражах, не расставался со шлемом и пытался не превышать скорость… моя страховка была уже аннулирована, а водительские права дышали на ладан.
И поэтому все и всегда происходило исключительно ночью, когда я, подобно оборотню, выводил свое чудовище из стойла для совершения бескомпромиссного пробега вниз по побережью. Я мог стартануть в Парке Золотых Ворот, планируя заложить лишь несколько зубодробительных виражей для очистки собственных мозгов от ненужного шлака… но всего за несколько минут я уже оказывался на пляже, и рев мотора закладывал уши… на вздымающейся волне к небу летел серфер, и прекрасная пустынная дорога разворачивалась лентой вниз, к Санта Круз… и ни одной бензоколонки на протяжении всех шестидесяти миль. Ни одной! Единственное доказательство того, что цивилизованный мир все-таки существует, – ночная забегаловка неподалеку от Рокауэй Бич.
В такие ночи даже упоминание о шлеме казалось кощунством, стирались все ограничения скорости, – и никаких притормаживаний на поворотах. Свобода, которой так недолго можно было наслаждаться в Парке, была сродни тому самому злополучному стакану, окончательно сшибающему с копыт качающегося алкоголика. Я мог подъехать к Парку со стороны футбольного поля, и притормаживал на мгновение у светофора в полном изумлении, если неожиданно видел чью-нибудь знакомую физиономию на полночном перекрестке.
Затем – на первую скорость, забывая о машинах и позволяя своему зверю нестись быстрее ветра… тридцать пять, сорок пять… потом – на вторую, и проскочить на светофор на Линкольн Уэй, не беспокоясь, какой свет горит – красный или зеленый… один… за исключением разве что какого-нибудь другого безумного оборотня, который тоже вырвался на свободу и начал свой собственный пробег… но слишком медленно. Остается не так много… всего три полосы на широком повороте, и для тяжело едущего байка достаточно места, чтобы обогнать почти все, что движется… затем – на третью, шумную скорость, выжимая семьдесят пять, ветер уже не просто свистит в ушах, а вопит, и давление на зрачки такое, как будто ты нырнул в воду с высокого борта корабля.
Устремив свой взор вперед, откинувшись на сиденье, мертвой хваткой вцепляешься в руль, когда байк начинает подпрыгивать и вибрировать на ветру. Чьи-то задние фары, светящие далеко впереди, приближаются все быстрее и быстрее, и неожиданно -шшшшшшш – проносятся мимо и сворачивают вниз к повороту рядом с зоопарком, где дорога выходит к морю.
Дюны здесь более плоские, и в ветренные дни песок задувает через хайвей, образуя солидные наносы, такие же смертельно опасные, как и любая масляная пленка… моментальная потеря контроля, крушение, катишься кубарем… и на следующий день можешь попасть в крохотную газетную заметку: «Неопознанный до сих пор мотоциклист погиб прошлой ночью, не вписавшись в поворот на Хайвее 1».