– Да-а, отличная вещь, – пробормотал Аптекарь и быстро отошел к окну. Я поняла, что потрясен он не успехами Жана, а обращением «папа» и хочет скрыть от нас свое лицо.
– Еще он реконструировал одеколон, которым пользовался Наполеон, тот самый, великий император! Он обещал мне подарить флакон – хотите, папа, я вам подарю?
– Хочу, – промычал Аптекарь.
Кажется, он был на грани.
Стася все так же ничего не замечала.
Или делала вид, что не замечает, хитрюга?
– Там так было интересно! Знаете, в осмотеке очень сложные условия хранения. Духи надо защищать от тепла, солнечного света и даже от воздуха. Поэтому все сосуды хранятся в специально оборудованном огромном таком подвальном помещении, где поддерживается постоянная температура в двенадцать градусов по Цельсию, и боже упаси хоть на полградуса больше или меньше! Сосуды, в которые духи наливают, предварительно изнутри обрабатываются аргоном, специальным газом, который вытесняет кислород. Стоят эти сосуды там, как книги в библиотеке – по алфавиту. Но мне, конечно, только на минуточку позволили туда заглянуть, а потом мы сидели в маленьком зале, но и там было страшно все интересно – я нюхала духи, а Жан мне все рассказывал… Рассказал всю всемирную историю парфюмерного дела, все показывал, объяснял… Он такой милый, так много времени мне уделил, а ведь у него полно работы – он и духи воссоздает, и в Версальской торговой палате служит, и с парфюмерными фабриками переписку ведет, ездит часто в Россию… Говорил, что обожает русскую парфюмерию, что у них есть и «Красная Москва», и духи «Восток», в честь полета в космос названные, и «Олимпийский мишка», выпущенный в честь Московских Олимпийских игр, которые в восьмидесятом году прошлого века были… И мы так сидели и все разговаривали, разговаривали, а когда я очнулась, – смотрю – утро уже…
Мы со Стасей переглянулись, и она вдруг залилась ярким румянцем.
– Жан готов был отвезти меня к Малышу. Но я сказала – нет, не надо, я к нему не вернусь больше никогда. Только у меня ни паспорта, ни телефона, ни денег – ничего нет. И Жан отвез меня к русскому консулу, а там сразу устроили настоящий переполох, и я узнала, что вы меня ищете. Я чуть не упала в обморок, а Жан просто был вне себя…
Отец завел глаза к потолку и шумно вздохнул. Я скрыла улыбку – что-то подсказывало мне, что про Жана мы еще много раз услышим…
Потом, когда отец уехал, Стаська рассказала мне некоторые детали.
Во-первых, выезжая в Париж, в музей Фрагонара, она предполагала, что к Малышу больше не вернется. Не то чтобы она всерьез планировала бегство, нет. Но допускала, что может быть всякое. Ей было очень жаль оставлять мои вещи. Особенно – платье Эли Сааба.
Стася догадывалась, что вещи пропадут.
И она решила надеть платье, чтобы сберечь хотя бы его.
Разумеется, поверх она накинула кардиган, который совершенно скрыл под собой дивное творение ливанского кутюрье. Так она и ходила по музею Фрагонара – черный трикотаж скрывал нежнейший шелк цвета слоновой кости, как невзрачная раковина, дремлющая на морском дне, скрывает в себе матово светящуюся жемчужину.
И вдруг увидела Жана.
По словам Стаси, она сразу и безусловно поняла, что создана для этого человека. Что она жила, росла и старалась быть красивой – только для него. Только в перспективе их грядущей встречи. И если она потеряет его, то сам смысл ее жизни исчезнет. И дело даже не в том, что Жан ей понравился, хотя он, конечно, замечательный, у него такие славные руки и волосы…
А вот просто – исчезнет смысл.
И с этим надо немедленно что-то делать.
А Жан совсем не обращал на нее внимания.
Он был страшно увлечен своей лекцией и стоял в плотно обступившей его толпе.
И тогда Стася пошла ва-банк.
Она распахнула черный кардиган.
Из-под неприглядной скорлупки жемчужницы вырвалось перламутровое сияние. Плиссированный нежнейший шелк цвета слоновой кости, по корсажу рассыпаны вышитые лепестки роз, на плече кружевной медальон, отделанный перьями марабу, и по всей юбке тут и там вспыхивают кристаллы, матово светят жемчужины. Красота платья стала Стасиной красотой, словно она так и родилась в жемчугах, кружевах и блестках. Жан увидел ее и даже пошатнулся, сраженный красотой. Он тут же и безоговорочно понял, что именно эту девушку ждал всю жизнь, и двинулся к ней сквозь толпу туристов, прокладывая себе путь, как маленький, но упорный катер через бурное море. Они познакомились и сумели договориться, и ушли из музея Фрагонара вместе. Малыш ждал «невесту» у входа, он никуда не уходил. Стася была настроена очень решительно и сказала ему несколько слов, предложив расстаться по-доброму. Но тот не понял хорошего отношения и попытался применить силу. Тогда вперед вышел Жан, с юности занимавшийся боксом, и одним ударом нокаутировал долговязого Малыша, уложив его на и не такие виды видавший парижский тротуар. Вслед за тем влюбленные бежали. Они и в самом деле посетили осмотеку, где градус близости, если можно так выразиться, между ними еще более вырос. Стася и Жан провели исполненную безумной страсти ночь на узкой кушетке в его кабинете, а наутро отправились с повинной головой к консулу. Но они договорились никогда, никогда больше не расставаться, и очень скоро встретятся снова…
Я слушала эту чудесную сказку и думала:
«Кстати, а что ж Макаров? Он-то почему мне так давно не звонил?»
Мне казалось, что мы теперь заживем на полную катушку: будем мечтать, путешествовать, узнавать мир и друг друга. Лето, действительно, выдалось замечательное.
Для начала Макарова представили наконец Аптекарю, и он дал «добро» на то, чтобы мы посетили Францию, где уже была Стаська. Правда, перед самым отъездом отец пригласил Жана к себе и имел с ним долгий разговор тет-а-тет. Из кабинета Аптекаря Жан вышел каким-то бледным и взмокшим, все время отводил глаза и пугался, когда я брала его за руку. Что там такого наобещал ему Аптекарь в случае некорректного со мной обращения, я так и не узнала.
Мы поехали в Париж, где познакомились со Стаськиным Жаном, мсье Куэрте. Он оказался постарше Макарова, и вообще я представляла его себе иначе – мускулистым красавцем с кудрявыми волосами и белозубой улыбкой, а он оказался невысоким, узкоплечим, зябким, в вязаном жакете… Вот кудри у него действительно были, прекрасные кудри, уже начавшие, однако, редеть. Но он оказался так добр к нам, так заразительно смеялся, так интересно рассказывал, что мы полюбили его сразу же и безоговорочно.
У Жана Куэрте была заветная мечта. Он хотел предпринять экспедицию в Африку на предмет поисков уникальных ароматов. Мы все вчетвером стали строить планы экспедиции, а Стася даже купила пробковый шлем, необходимый, по ее мнению, для прогулок по Африке. Но наше прожектерство, как тонкий лед, разбито было Аптекарем, который потребовал немедленного нашего с сестрой возвращения в Россию.
По дороге Стася была очень недовольна, дулась и бормотала: