Но напрасно унывали казаки. Марьяшка приутихла, только глазами сверкала из-под старого плата. Нарочно все одела поношенное, ветхое, в упрек мужу. И от золота отказалась, а заветное свое кольцо сняла и кинула Стеньке в ноги.
– Не будет тебе за то, Степан Тимофеевич, ни ночи темной, ни дня ясного. Солнце тебя не согреет, вода жажды не утолит, земля не успокоит...
– И то спасибо на добром слове, – хохотнул Разин. – Ну, с богом, ребята!
И больше никогда они не увиделись. Только как-то ночью проснулся Степан Тимофеевич от лютой боли в груди. Словно огонь там полыхал, словно жгло яростное пламя. Заскучал атаман, и все ему казалось, что Марьяшка закляла его на смерть. Пытался он о ней узнавать, но все говорили одно – живет она, как и было ей обещано, в палатах каменных, от всех людей ей уважение, ни в чем отказа не знает и шлет поклон. А правду говорили или от страха выдумывали – как узнать?
Чтобы освободиться от цыганского колдовства, схоронил Разин Марьяшкино приданое – что дарил он ей, а она не взяла с собой – в подземной пещере, и наложил заклятие. А кольцо Марьяшкино велел надвое разрубить, чтобы порушить чары. И положил его поверх сундука с сокровищами и грамотку там оставил.
– Не для себя хороню, не для людей. Кто за богатством пойдет, тому этого клада вовек не открыть. А откроют только любящиеся, и повяжет их колечко это на веки вечные, пока мир стоит. Связаны будут печатью неразрывной, а кто их разлучит, на того цыганское огненное проклятие падет. С тем мое слово, аминь.
* * *
– Ведьм-то инквизиция на костре сжигала. Ну а с этой местный народ по-своему обошелся: в мешок ее – и в воду. Рассказывали старые люди, что нипочем бы ее не взять, но застали мужики колдунью в слабую минуту, когда она родами страдала. Не стали разрешения дожидаться, нелюди, утопили...
– Какое зверство, – покачал головой Лапутин. – И ты говоришь, недобрая слава у дома? Так я не суеверный, я его покупаю!
Ярослав Алексеевич и сам не знал, что толкнуло его на такую сделку. Просто понравилась мысль – как замок с привидением купить! Наезжал в Марьяшкины хоромы раз в год, никаких чудес, ни дурных, ни хороших, не замечал. Было только чувство, что рано или поздно домик этот ему сгодится...
Новый год Вера встречала в одиночестве. Около полуночи позвонил Алексей. Голос его отдавался эхом в телефонной трубке, и такая бездна километров была в этом эхе, такая тоска разлуки звучала, что даже телефонная связь, которая не бумага, но все терпит, не вытерпела и оборвалась. Они успели сказать только:
– С наступающим Новым годом тебя, Вера.
– И тебя...
– Я скучаю по тебе.
– И я...
Как много стоит за недосказанностью! В ее односложных ответах была тоска, и горечь всех одиночеств мира, и откровенный зов. А его голос выражал смятение, и... Что угодно, кроме новогодней радости.
И когда в трубке послышались завывания безвоздушного пространства, скрежет столкнувшихся звезд, грохот гибнущих миров, Вероника отключила телефон и залпом выпила бокал вина. Президент на бледно светящемся экране беззвучно шевелил губами, потом показали куранты. Стрелки сдвинулись на двенадцати. Вера плакала, упав ничком на диван.
На лоток она больше не вышла. Получила причитающиеся деньги и простилась с туалетно-ванным бизнесом Станислава Михеева; как надеялась, навеки. За десять дней новогодних каникул она успела навестить бабушку, послать на «три тайные руны» не вовремя позвонившего Куприянова, похудеть и исчеркать страницы газет «Работа» и «Карьера». По обведенным объявлениям пошла одиннадцатого числа. Менеджер, секретарь, редактор-составитель, корреспондент. Без оклада, но с процентами. Смешно. Как она будет жить на эти деньги? Позвонил отец, сказал – будет платить за квартиру.
– Мне бы хотелось с гордостью отказаться, но у меня сейчас такое положение...
– Какое положение? – насторожился отец.
Вероника фыркнула.
– Бедственное и никакое другое. Спасибо.
– Ты ушла с рынка?
– Да. Ищу работу.
– Я бы мог поискать тебе что-то у себя...
Вероника задумалась на минутку. Мебельный бизнес отца был ей темен и непонятен всегда. Маленькая фабрика, претенциозные, дурного качества диваны и кресла... Что там можно делать? Возиться с бумажками, сидеть на ресепшене? И тут она вспомнила – Светлана! Придется видеть ее каждый день, общаться, да что там – новая жена отца станет ее непосредственным начальником! Еще чего не хватало.
– Спасибо... папа. Я поищу, посмотрю.
– Как знаешь.
Он даже не настаивал. Ну и не надо.
Утро двенадцатого января выдалось тусклым. Вероника пила кофе, рассеянно трогала двузубой вилочкой лимон. Потом написала на полях газеты «Карьера» большую букву «А» и нарисовала профиль, смахивающий на Клуни. Но тут раздался звонок – трещал телефонный аппарат в холле. Быстренько замазала написанное и нарисованное, встала, взяла трубку.
– Верочка, привет!
Голос Саши Геллер. Привычный, но забытый почти голос.
– Привет. Рада тебя слышать.
– Правда? Ты не сердишься на меня?
– За что же?
– Я уезжала, давно не давала о себе знать. Даже с Новым годом тебя не поздравила! Не сердись. С Новым годом, с новым счастьем!
– И тебя с Новым годом.
– Правда не сердишься?
– Правда. Ты зайдешь?
– Собиралась. Знаешь, у меня к тебе есть предложение.
– От которого нельзя отказаться?
– Точно. Так я приду?
– В любую минуту. Мне так много нужно тебе рассказать!
Вот кого Вере не хватало так страшно, так мучительно все эти дни! Саша Геллер, умная, тонкая, понимающая! Она обязательно что-нибудь посоветует, поможет и с работой, и... с личной жизнью. В глубине души Вера не могла признать отношения с Алексеем «личной жизнью». За гранью обыденного они стояли, за гранью понимаемого. Человек, которого она видела всего два раза, стал для нее близким, родным, желанным... Стал для нее всем. Стоит ли этим делиться с Сашей? Нет, пожалуй, не стоит.
Она пришла так быстро, словно стояла у подъезда и ждала, когда ей позволят подняться. На самом деле Вероника просто очень долго просидела на банкетке у телефонного столика, долго думала, потом пошла в ванную. Подставила руки под огненно-ледяную струйку воды.
– Ответь мне. Прошу, ответь. Мне так одиноко...
Ты могла бы не быть одинокой. Тебе стоило только сказать ему: хочу ехать с тобой. Хочу улететь с тобой, жить с тобой, умереть с тобой...
– Я не могла. Не могла так ему навязываться.
Что теперь будет с тобой? Кто поможет тебе, Вероника? Кто поможет мне?