И пока она шла по коридору, у нее возникла странная мысль, моментально превратившаяся в уверенность. Ей показалось, что мама жива. Конечно, она жива! Иначе не могла так скоро пройти боль утраты. Это ужасная ошибка, вместо нее похоронили другую женщину, а она, всеми позабытая и позаброшенная, долго приходила в себя в больнице, может, была без сознания... И вот теперь выздоровела и пришла домой, и отец встретил ее, и теперь они вместе там, на кухне, – варят кофе, смеются, и мама курит у раскрытого окна...
Задыхаясь от сердцебиения, Вероника влетела в кухню. Так и есть – мамина «турка» на плите, уже поднимается коричневая курчавая пенка, в пепельнице дымится сигарета, а у окна, в немых и страстных объятиях отца... незнакомая женщина. Худая блондинка, молодая, удивленная, в мамином голубом махровом халате. Он ей как раз по росту.
Вера немного помолчала, потом повернулась и вышла из кухни. Кофе, убежавший на плиту, зашипел ей вслед. Вероника сходила в прихожую за чемоданом, закрылась в своей комнате и принялась аккуратно разбирать вещи. Если это делать медленно и очень старательно – можно убить часа три, не меньше. Вера не думала ни о чем, в голове было пусто и прохладно. Она слышала, как по коридору прострекотали каблуки, как прикрылась входная дверь, как отец несколько раз виновато стучался к ней... Но не реагировала. Разобрала вещи и легла спать, а проснулась только глубокой ночью – измученная внеурочным сном, совершенно разбитая, с головной болью. Чуда не случилось, мама не воскресла, не вернулась с того света, ее место заняла другая женщина. Мало того – эта женщина существовала и при маминой жизни! Головная боль словно помогла вынуть из пассивной памяти картинку – эта девушка рядом с отцом в автомобиле, давно, три года назад. Секретарь-референт папашин, Светлана! Вот оно что!
Неизвестно зачем обмотав голову полотенцем, Вера вышла на кухню. Невозможно же вечно сидеть взаперти! Ей хочется есть, и чаю, и помыться! Она, в конце концов, пока еще живет здесь и имеет на это право!
Кухня плавала в клубах сизого дыма. Отец сидел за столом, курил, перед ним – недопитая чашка кофе, уже подернутого пленкой, ощетинившаяся окурками пепельница, туба валидола. Вероника распахнула окно, дым стал уходить.
– Нам, кажется, нужно поговорить, – без вопроса в голосе произнес отец.
– Если считаешь нужным, – пожала плечами Вероника.
– Почему ты так неожиданно убежала? Я понимаю... Бывают неловкие ситуации, но ты – воспитанная молодая особа, могла бы сохранить лицо...
– Ты же мне еще и выговариваешь! – возмутилась Вера. – Это не я попала в неловкую ситуацию, это ты попал, папочка!
– Тебе следовало позвонить перед приездом. У меня есть личная жизнь, я вправе ожидать от дочери уважения к ней. Хорошо, Вера. Давай оставим этот скандальный тон и обсудим все спокойно.
Это был тяжелый разговор. Разумеется. Тяжелые разговоры вообще случаются чаще, чем легкие. Или это так кажется, потому что приятный, но ни к чему не обязывающий треп забывается слишком быстро? А сказанная спокойным голосом, но страшная, страшная фраза застревает на всю жизнь. К тому же порой тон самого разговора означает едва ли не больше, чем произносимые слова... «В моей жизни есть другая женщина». «Я тебя больше не люблю». «Ребенок не от тебя».
– Нас со Светланой связывает многое. Твоя мама... Вера была замечательным человеком, удивительной женщиной. К сожалению, сферы наших, ну, что ли, интересов разошлись много лет назад. Она занималась наукой, литературой, она не знала и, в сущности, не хотела знать, на какие деньги мы живем, чем я занимаюсь, какие у меня сложности и проблемы... Я, ты же понимаешь, ни в чем не хочу ее упрекать, я всю жизнь восхищался... и восхищаюсь ею... Но придется признать непреложный факт – у меня есть Светлана, и я больше не считаю нужным лгать и изворачиваться. Не считаю возможным то есть. Я думаю, ты большая девочка, ты поймешь меня.
– Как мы дальше будем жить? – спросила Вера, в первый раз взглянув отцу в глаза.
– Не знаю... Как-нибудь, – пожал плечами он.
– Ты собираешься жениться на Светлане?
– Может быть. Если она не будет против.
– Ого!
– Что значит это восклицание, могу я узнать?
– Ничего. Просто – ого. И она будет жить у нас?
– Вероника, этот вопрос сейчас пока неактуален. Давай обсудим его позже, хорошо? Я хочу, чтобы ты знала: я тебя люблю, я по-прежнему считаю тебя своей любимой девочкой, и в наших отношениях ничего не должно измениться...
– Ну что ж, откровенность так откровенность, – объявила Вера, поднимаясь и преодолевая дрожь в голосе. – Я ненавижу тебя, считаю последней сволочью и не хочу тебя видеть. Лучше бы ты умер! Манхаг!
– Вероника!
Но она снова ушла в свою комнату и заперлась, повалилась, уже не сдерживаясь, в слезах на кровать.
– Вероника, послушай, – громко сказал отец в прихожей. – Я не сержусь на тебя за эти слова. Я виноват. Все это так... неожиданно. Ты еще слишком молодая, слишком неопытная, чтобы адекватно оценить эту ситуацию. Уверяю тебя – со временем все встанет на свои места. Время лечит.
Через три дня приехала Виктория. За эти дни действительно обстановка успела разрядиться. Светлана больше не появлялась в доме. Отец рано приходил с работы, уже на второй день они с Верой вместе смотрели телевизор, Вероника рассказывала о Египте, готовила обед, перегладила отцовские рубашки. Она решила выжидать.
– Может, это и к лучшему. С чего ты так взъелась-то? – удивилась Виктория, когда сестра рассказала ей в первый же вечер о «кухонном прецеденте».
– К лучшему?
– Ну конечно. Слушай, а ты что, поклялась никогда с папой не разлучаться? Всю жизнь с ним провести думаешь?
– При чем здесь это?
– Да при том! Никто не виноват, если тебе впору только в куклы играть, инфантильная ты моя. Купить тебе Барби и Кена?
– Вик, да ну тебя, в самом деле!
– Родная, а не приходило в твою умненькую головку, что мы с тобой скоро повыходим замуж и папа останется совсем один? И как он жить будет? А он не старый еще человек, он мог бы быть счастливым... Попробуй взглянуть на ситуацию так, как взглянула бы мама. Ты носишься с ее памятью, вот и попробуй!
– Как ты можешь так говорить, – пробормотала Вера. В ней зарождалось ощущение, что легкомысленная сестра в кои-то веки права. – Но она мне не нравится, Вик! Как подумаю, что отец связался с ней, еще когда мама была жива... Понимаешь? Он же обманывал ее и сейчас делает нас как будто соучастницами этого обмана! Манхаг!
– Да, это неприятно. Но это жизнь, дарлинг! Слушай, а что это у тебя за словечко? Манх...
– Не знаю. Какое-то ругательство подцепила, наверное, в Египте.
– Полиглоточка ты моя! С языками у тебя всегда хорошо было, а вот с житейской мудростью похуже. Я прямо иногда не понимаю, кто из нас старшая сестра! А насчет твоей антипатии – так не тебе ж с ней жить-то!