– Отпусти ее, – раздается голос от двери.
Демон оборачивается и шипит, как кошка.
«Уходи, – хочет крикнуть Анна, но ее губы еле двигаются, словно после укола ледокаина. – Уходи, ты не можешь мне помочь, уже никто не сможет мне помочь».
А когда губы ее начинают двигаться, она с изумлением слышит свой голос, который произносит совсем другие слова:
– Помоги мне! Пожалуйста…
Анна удивлена и растеряна, но, кажется, это те слова, что были нужны сейчас, – судя по реакции демона. Он выглядит смущенным, насколько его личина способна передавать чувства. Ледяная хватка разжимается. Он отступает от Анны.
У порога стоит Алексеев. Наперевес он держит что-то… Что это? Анна подавляет неуместный смешок. Старинный домкрат, где только Алексеев такой взял? Возил с собой, вероятно. И он думает этой штукой победить демона – бессмертного, почти всемогущего?
Домкрат… Крест… Но не крестообразное сооружение убеждает Анну, и не вера в глазах Алексеева, и не то, как твердо делает он шаг, как усмехается, занося для удара свое оружие. Даже не это.
А надежда, зарождающаяся в душе Анны. Последний ключ, последний смертный грех, отчаяние, отнят у демона. Он бессилен перед людьми – но и вернуться в зазеркальный плен они тоже не в силах его заставить. Демон останется здесь – бледной тенью, ночным призраком, злым духом, он станет копить силы, ведь у него вечность в запасе. Но однажды вернувшаяся надежда уже не покидает Анну, и все трое слышат новый звук.
Глухое ворчание.
Собака.
Мара.
Она стоит у дверей, из разорванного горла капает кровь. Мара не должна быть жива, ни одно существо не может жить с такими ранами, но тем не менее она стоит на ногах и смотрит на демона с угрозой.
Собака прыгает, и на этот раз демон не успевает оборониться. Он слишком удивлен неожиданным сопротивлением людей: они не должны были ему помешать, они так жалки, их так просто соблазнить! Но, похоже, демон чего-то недоучел, просмотрел важное, проморгал очевидное. Что заставило их питать надежду, когда все уже было кончено? Ответ прост, он лежит на поверхности, но демон не в силах делать выводы. Собака бросается ему на грудь, отбрасывает всей массой к стене, к пустой раме зеркала, к дверям его темницы. Слабая, поддельная плоть легко сминается под живым и горячим напором, вбивается в раму, застывает под пленкой ледяного киселя. Демон воет, но глотку ему заливает подвижная ртуть, и чудовищу приходится смолкнуть.
Через две секунды все кончено. В комнате тихо, пусто. Только у зеркала лежит умирающая собака, тяжело дышит Алексеев, все так же занеся над головой свое оружие. Анна садится на пол, берет на колени голову Мары, смотрит в ее умные глаза. За семь ударов сердца до смерти Анна узнает правду.
Шесть ударов.
Глаза гаснут, но это все те же глаза цвета темного меда.
Пять ударов.
Он был послан, чтобы защитить ее.
Четыре удара.
Провинившийся перед ней смог искупить вину.
Три удара.
Он умирает снова, но теперь ему не страшно и не больно.
Два удара.
Потому что Анна будет жить, будет счастлива.
Один удар.
Анна наклоняется и прикасается губами к потухшим глазам собаки.
Чудо произошло. Чудо, о котором она просила.
Анна встает и говорит Алексееву:
– Дай-ка мне.
Она берет домкрат и слегка бьет по зеркалу. Оно не разбивается немедленно, как следовало бы ожидать, нет. По поверхности его бежит рябь, потом появляется крестообразная трещина. Трещина растет, ширится, и Анне кажется – она видит уродливую морду существа, тянущегося к ней оттуда. Она бьет еще раз, и зеркало взрывается фейерверком стеклянных брызг. Анна чувствует болезненные уколы – особенно злонамеренные брызги попали ей на руки, на лицо, поранили ее, но это просто царапины, они заживут.
– Что это было? – спрашивает Алексеев, когда они вместе сметают на лист газеты осколки зеркала, а потом упаковывают в пластиковый мешок тяжелую раму.
– Я не знаю, – признается Анна.
– И… что мы будем теперь делать?
– Сначала я переоденусь и ты поможешь мне обработать царапины. Потом приберемся и уедем отсюда. Переночуем у тебя, хорошо?
– Хорошо, – кивает Алексеев.
Анна видит, что он не в порядке, совсем не в порядке. У него плавают зрачки, Алексеев очень бледен, и на висках, кажется, прибавилось седины. Пожалуй, это шок. Но слова Анны на него хорошо действуют, взгляд становится осмысленнее, и она продолжает:
– А потом – завтра… Мы поедем к моим родителям. Я хочу познакомить тебя с ними. Ты ведь не против? Если все, что ты говорил… Тогда…
Она пытается вспомнить когда. Несколько часов назад? Утром? Вчера? В прошлом году? Время исчезло.
– Все в силе, – говорит Алексеев. Теперь он приходит в норму. – Мы так и сделаем, как ты говоришь.
* * *
Они вывозят то, что осталось от зеркала, на помойку и едут в лес – хоронить собаку. Они закапывают Мару в овраге, заросшем подмаренником и листьями лесной клубники. В следующем году будет много клубники, думает Анна, смаргивая слезы. Она прощается с Марком, отпускает его в вечный покой. Ему будет хорошо здесь, думает Анна и выстилает хрупкими, благоухающими стеблями подмаренника дно неглубокой могилы. Они возводят над собакой курган и оставляют на нем домкрат – все это молча, не сговариваясь.
Потом едут к Алексееву и проводят остаток дня все так же молча, только время от времени держатся за руки, словно хотят убедиться, что они – тут, рядом, вместе.
Наутро они садятся в машину и едут к родителям Анны.
Алексеев за рулем. Он уже почти забыл за ночь, что произошло вчера. Природа милосердна к человеку, из памяти стирается то, что он не в силах понять и объяснить. Алексеев помнит только, что они с Анной поссорились, была какая-то сцена, он уехал, но с половины дороги вернулся. Им руководила тревога за Анну, чувство вины и смутная надежда. Возвратившись, Алексеев застал Анну в слезах над умирающей собакой. Они помирились и решили всегда быть вместе, не расставаться больше. Вот и все, что он помнит, и этого довольно. Алексеев внимательно смотрит на дорогу, улыбаясь своим мыслям.
Анна дремлет на заднем сиденье. Она помнит чуть больше, но все словно в тумане. Вероятно, ей снился кошмар, который рискует продолжиться прямо сейчас, прямо в эту секунду. Зыбкая дрема переходит в глубокий сон.
Ей снится зеркало, точь-в-точь такое же, как было в доме у Музы. Кто-то выбросил его на помойку, немилосердно закутав прекрасную старинную вещь в пошлый пластиковый пакет. Зеркало разбито, рама перекошена, но оно как по волшебству начинает восстанавливаться, врачует себя само. Осколки сползаются в единое целое, снова превращаясь в прозрачное озерцо, с наивной ясностью отражающее синеву пакета. Рама поправляется, розы и лилии на ней цветут с прежней убедительностью. Над мусорным баком наклоняется женщина, достает с усилием пакет и разворачивает его. Она замирает в восторге перед своей добычей.