Так уж завелось. Хлебосольный Витек оставлял возле означенного земляного хода блюдце с молоком. Сам любил – тепленькое, с белого хлеба хрустящей корочкой. Когда затаривался в городе, в супермаркете, так и рассуждал: «Молока возьму пару. Нет, тройку пакетов. Мне и Аде». Порой он даже не ленился оставлять любимой ежихе кусочки яблок-груш или каких-нибудь экзотических плодов, вроде киви и ананасов. Кто же теперь приготовит для тебя блюдце со свежим подогретым молочком, Ада? Перед кем похвастаешься ты своими шестью мягко игольчатыми ежатами?
Марку с Хароном понадобилось всего несколько минут, чтобы найти Киру. Тяжелые ворота в каменном заборе оказались не заперты. Перед домом валялось нечто, похожее на сдутый спасательный круг для малыша-великана. И вокруг было очень мокро – здесь недавно пролили много воды. Внимательный взгляд китайца Харона приметил, что пролилась не только вода… Но он не стал беспокоить хозяина этим незначительным обстоятельством.
Дверь, ведущая в дом, и вовсе была распахнута настежь. Кира находилась на втором этаже, лежала ничком на диване – без чувств.
Опыт подсказывал Марку: в больницу обращаться не стоит. Да и к чему? В его распоряжении имелись лучшие доктора, светила медицины. И матери – Диане Петровне Юстицкой – он пока не будет сообщать о происходящем… Чем меньше людей в курсе, тем, в данном случае, лучше. Но что же случилось с Кирой? Что привело ее сюда, в чужой загородный дом? Зачем она так странно одета – обрезанные мужские джинсы, явно на пару размеров больше, нелепая, дикая футболка… И главное: она больна, или травмирована, или просто испугана? Или все вместе навалилось на бедную девочку?!
– Везем ее в Петергоф. И никому ни слова. Ну, да что мне тебя учить. Ты и сам лучше всех все знаешь! – он посмотрел на китайца благодарно и вместе с тем чуточку растерянно. – Ты молодец, старик.
Тот, кто заносчивым был и сводил надменные брови,
Ныне игрушкой в руках девушки слабой лежит…
(Павел Силенциарий, перевод Ю. Шульца)
Она открыла глаза, но сон не прекратился. Сначала из рассеивающейся туманной пелены проступили участливо нахмуренные брови. Они летали в тумане, как две хлопочущие птицы. Потом обозначилась благородная горбинка носа, чем-то похожего на плывущий по молочной воде челнок. Следом проступили контуры тонких, крепко сцепленных губ. Губы разжались, и до нее долетел мужской, бархатный, вселяющий надежду и уверенность голос. Надежный голос. Звук сразу понравившегося голоса долетал до ее слуха не синхронно с движением губ, а с небольшим опозданием, как бывает порой в кино при неудачной озвучке.
Сомнений быть не могло. Над ней, лежащей под теплым и легким одеялом на мягкой постели, склонялся мужчина и говорил что-то, а она, пока еще ничего не понимая, внутренне почему-то радовалась каждому произнесенному им слову.
– Кира! Милая, родная моя девочка! Ты наконец-то очнулась. Ты пережила глубокий обморок, мы с ним справились. Ничего не бойся. Отныне ты в полной безопасности. Ты узнаешь меня, Кира?
Она не узнавала, да и не пыталась – слишком мало сил. Силы-то вернутся, она чувствовала, что обязательно вернутся – ей было хорошо и спокойно здесь, а где это здесь – неважно… Только вот зачем он все время называет ее таким странным, резким и колючим именем? Ведь ее настоящее имя…
– Кто… я? Как… меня… зовут? МИНОС? Что это? – Мысли у нее путались, слова пока что давались с трудом. Язык ощущался чужим и непослушным. Но губы были предусмотрительно увлажнены каким-то приятным на вкус травяным снадобьем и не растрескались. Она догадалась, что за ее состоянием неусыпно следили.
– Ты Кира, Кирочка Морозова. А я Марк Дмитриевич Краснов. МИНОС – это моя компания. Помнишь, ты позвонила мне, попросила о помощи? А до того мы виделись в театре и глядели друг на друга, не зная, что сказать. Ты узнаешь меня? Ты помнишь, о чем я говорю?
Она опять не узнавала и не помнила. И недоумевала: как можно позабыть собственное имя… А ее спаситель, приоткрыв двери в другую комнату, радостно кричал:
– Зинаида Германовна! Она очнулась и заговорила! Да, заговорила!
Каждое новое утро, заглядывающее в окна раз от раза все позже и позже, начиналось теперь для Киры одинаково. Она просыпалась, уже заранее зная, что на столе, посреди большой просторной комнаты, ставшей отныне ее уютным пристанищем, обязательно будет букет цветов. Всегда – новый.
Цветы стояли прямо в корзинке, а иногда – в потрясающей по красоте хрустальной вазе. Кире нравилось наблюдать, как лучики осеннего солнца преломляются в хрустале, и попутно вспоминать названия цветов – от утра к утру все успешнее.
Насмешнице-судьбе угодно было распорядиться, чтобы Марк заказывал цветы в магазине сети «Деметра». Какая ирония! Однажды, глядя на свои любимые лилии – к ним Кира питала необъяснимое пристрастие, – она отчетливо услышала, что ее кто-то зовет по имени. Как давным-давно, как когда-то в другой жизни… Это длилось несколько мгновений.
Женский голос, низкий и нежный, зовущий ее из глубины лет, смолк, а Кира так и не вспомнила, кому он принадлежит.
Заботливый каждодневный уход, по-домашнему сочувственное отношение окружающих, изысканная и полезная, тщательно стряпавшаяся в расчете на хрупкое здоровье девушки пища, и, самое важное – постоянная опека Марка, который разве только пылинок с Киры не сдувал, в конечном итоге сделали свое дело. Даже каменнолицый Харон принял участие в хлопотах. Как-то ближе к вечеру, когда гостья забеспокоилась, он пришел в гостиную и продемонстрировал два десятка необыкновенных китайских фокусов.
– Слушай, брат, я и не подозревал за тобой таких талантов, – констатировал Марк, с неменьшим, чем Кира, удовольствием наблюдавший за импровизированным представлением.
– Это моя работа, – заявил китаец и удалился.
Разумеется, Кира быстро пошла на поправку.
Ее глаза засияли. Плечи расправились, а к волосам вернулся прежний блеск. От рождения малоежка, она теперь с удовольствием пила насыщенные бульоны, смаковала белоснежные куриные котлетки и внимала тонкому послевкусию абрикосового мусса.
А Зинаида Германовна каждый день поила ее клюквенным морсом и называла не иначе как внучкой. Питью из толченной с сахаром клюквы столетняя старушка придавала какое-то сакраментальное значение, утверждая, что «клюковка-то ото всех болезней и хворей лечит».
– Ты не обращай внимания, – шутливо произнес Марк, заметив, что Кире порядком поднадоел универсальный напиток Германовны. – Она всех спасает исключительно клюквенным морсом. Когда в детстве я болел ангиной, то не знал, куда от этого деться! Но если ничем не болел, то клюквенного морса как раз очень хотелось. А Зинаида вредничала и не давала, представляешь?
Кира, порадовав Марка, улыбнулась, а старая нянька будто и не слышала реплики своего былого воспитанника. Да, собственно, почему былого? Он возмужал и поседел, однако для няньки навсегда останется мальчишкой. «Клюковка-то, внучка, ото всех хворей лечит», – подливая новоявленной воспитаннице красного морса, твердила старуха.