Обезумев от ярости, он искал за поясом рукоятку кинжала.
Галл нашел, что настала минута вмешаться в это дело; Пентаур вполне был с ним согласен. Оба в два прыжка очутились около Эриксо, которая продолжала стоять на коленях и не сделала ни малейшего движения для своей защиты. При виде жреца и незнакомого человека в чужеземной одежде, Рамери опустил руку. Искаженное гневом лицо его прояснилось, когда старый жрец положил ему на плечо руку и сказал по-египетски:
– Приди в себя, сын мой, с твердостью, как подобает мужчине, неси то, что ниспослали тебе боги. Эта несчастная согрешила из любви к тебе. Как ни велико твое горе, ты не должен быть жесток к ней. Наказание заслуживает не Эриксо, а тот неосторожный маг, допустивший проникнуть в эту тайну и давший ей в руки ужасное и таинственное зелье.
– Уважаемый отец! Итак, все, что я слышал, правда? Возможно ли? – пробормотал Рамери.
– Увы! Сын мой – все правда и возможно, раз ты живешь. Тебя зовут Рамери, да? Итак, Рамери, в поразившем тебя несчастье боги были милосердны к тебе. В хозяине этого дома, благородном Галле, они дают тебе друга и покровителя, который поможет тебе устроить новую жизнь. Если ты, как и Эриксо, говоришь по-гречески, то вы можете объясниться с ним.
– Я говорю по-гречески, – тихо ответил египтянин.
– Я очень рад услышать это, – сказал Галл, пожимая ему руку. – Не отчаивайся! Как ни велико и понятно твое горе, мы постараемся облегчить тебе его. Ты потерял любимую женщину. Но время излечивает все раны, а здесь ты найдешь друзей. Ты великий художник! – продолжал Галл, указывая на сфинксов. – В искусстве найдешь ты утешение и забвение. Как мой друг и брат, живи у меня в доме; он достаточно велик, и ты можешь в нем устроить себе мастерскую по своему вкусу. А теперь идем и подкрепись.
Рамери крепко пожал руку молодого патриция.
– Благодарю тебя за твое великодушие и доброе слово; заранее прошу простить мне, если я погрешу против ваших обычаев.
– Ты увидишь своих новых современников и, может статься, найдешь, что они не хуже прежних, – весело ответил Галл, сердечно обнимая молодого человека.
В это время Пентаур поднял Эриксо. Обернувшись к ней, скульптор сказал печально, но без гнева:
– Не плачь, безумная! Ты единственный уцелевший обломок моего прошлого. Итак, будем же друзьями.
Голубые глаза Эриксо радостно вспыхнули. Схватив руку Рамери, она поднесла ее к своим губам.
Галл провел своего нового друга в ванную. Он хотел, чтобы тот освежился и избавился от острого и удушливого аромата, которым он был пропитан.
Калдариум легата был обставлен с чисто римской утонченной роскошью. Ванна была из порфира; статуи украшали стены, покрытые живописью, изображавшей морские виды с наядами, тритонами, сиренами и другими водяными божествами; задрапированные пурпурной тканью ложа манили к отдыху.
С наивным любопытством рассматривал Рамери окружавшую его роскошь; но статуя Венеры, выходящей из волн, приковала все его внимание.
– Как это прекрасно! Какой прогресс сделало ваше искусство! – с восхищением вскричал он, любуясь статуей. – Я вижу, что раньше, чем приняться снова за свое ремесло, мне придется поучиться у кого-нибудь из ваших скульпторов, так как я не хочу отставать. Как ты думаешь, Галл, возможно это?
– Конечно, возможно! Я знаю здесь отличного скульптора, который с радостью с тобой займется. Впрочем, немного придется ему учить такого великого художника, как ты. Твои сфинксы – это верх совершенства!
– Благодарю тебя за похвалу и обещание меня устроить.
– Смело рассчитывай на это! Повторяю, ты скоро нагонишь то, в чем наше искусство превзошло ваше. Пока отдыхай и привыкай к нашим нравам и обычаям, твое искусство поможет тебе затем вернуть душевный покой. Искусство, видишь ли, это – великий божественный огонь, и тот, кого оно согревает и освещает, никогда не может быть сиротой и одиноким. Этот дар бессмертных всегда исполняет его новых сил, руководит вдохновенной рукой мастера и позволяет ему черпать из вечного источника образы неувядаемой красоты.
Взгляд Рамери сиял радостью и гордостью.
– Разве ты тоже художник, что так хорошо понимаешь величие искусства?
– Нет, – улыбаясь, ответил Галл, – я не художник, а философ! Я читал труды ученых об искусстве и понял его красоту и блаженство того, кто может воплощать свою мысль.
Рабы вымыли Рамери, надушили его короткие вьющиеся волосы, черные, как вороново крыло, и надели на него римский костюм. Затем Рамери вышел в комнату, где Галл и Филатос с несколькими друзьями и клиентами обсуждали неслыханное и взволновавшее всех происшествие сегодняшнего дня.
Все с любопытством рассматривали молодого египтянина, с такой свободой носившего тогу, какой трудно было от него и ожидать; тем не менее на всей фигуре Рамери лежал какой-то особенный отпечаток.
Когда окончились взаимные представления, все прошли в атриум, куда скоро пришла Валерия с Эриксо, одетой в римский костюм, наскоро сделанный из платья Валерии.
Эриксо привлекла к себе общее внимание. Трудно верилось, что очаровательный полуребенок носил на своих нежных плечах столько веков.
Все перешли в триклиниум, где ужин прошел с обычным оживлением, и только Рамери с Эриксо были задумчивы и молчаливы. Новая обстановка, незнакомые блюда и латинский говор, которого они не понимали, – все стесняло их. Даже, когда из уважения к гостям присутствующие говорили по-гречески, Рамери не мог вникнуть в интересующие их дела. Для него были непонятны их рассуждения о римском императоре, о приказах проконсула, о декретах против христиан и победах легионов. Словом, в этом потоке бурлившей вокруг него новой жизни он не мог сориентироваться, сердце его болезненно сжалось, исполненное горьким чувством одиночества.
Валерия тоже была молчалива. Она глаз не могла отвести от Рамери, погруженного в свои горькие думы: в нем узнала она того полусфинкса, получеловека, который являлся ей в день прибытия к ним колоссов, и к которому она почувствовала странное влечение.
Теперь, когда видение обратилось в действительность, молодая женщина чувствовала глубокую симпатию и участие к несчастному Рамери, который казался ей почему-то удивительно знакомым. Она дала себе слово приложить все усилия, чтобы облегчить ему тяжелое положение.
После ужина Рамери обратился к Пентауру и попросил его рассказать ему все события, происшедшие со времени его усыпления. Жрец охотно согласился, и, усевшись под аркадой перистиля, оба египтянина в несколько часов пережили все превратности истории их отечества со времени последних дней славы Амасиса до окончательного покорения страны римским орлом. Когда жрец закончил Рамери встал и поблагодарил его. Рамери как-то вдруг осунулся, словно постарел; необходимость покоя так ясно читалась на его утомленном лице что Галл поспешил проводить его в назначенную ему комнату. Поручив его двум рабам, отданным в полное его распоряжение, легат пожелал ему покойной ночи и удалился.