И вот однажды роскошные носилки с восемью носильщиками-нубийцами остановились перед домом легата, и слуга вручил Рамери дощечки, в которых царевич Асгарта приглашал скульптора-египтянина Рамери приехать к нему по делу.
Это приглашение в первую минуту крайне удивило Рамери. Но тут ему вспомнились подозрения насчет Аменхотепа; он радостно поспешно оделся и сел в носилки, которые доставили его в дом индуса. Однако Рамери все-таки не мог избавиться от тягостного предчувствия, когда тяжелые ворота ограды таинственного жилища захлопнулись за ним. Очутился он на большом, вымощенном белым мрамором дворе, в центре которого в бассейне из красного порфира бил фонтан. Портик дворца украшали чудные статуи и вазы с цветами, а в глубине виднелись вершины пальм, смоковниц и других деревьев сада.
Слуга, одетый в полосатую шелковую одежду, повел его по широкой лестнице, через бесконечный ряд зал, убранных с волшебной роскошью. Десять глаз, по крайней мере, хотелось бы Рамери иметь в эту минуту, чтобы сразу охватить все чудеса и всю роскошь, которые окружали его; всюду в изобилии виднелись цветы, а воздух был насыщен сильным, но приятным ароматом. Перед тяжелой завесой, с золотой бахромой, слуга остановился и жестом показал ему продолжать одному свой путь. Смущенный Рамери вошел в следующую комнату – и пораженный остановился на пороге. Он очутился в небольшой полукруглой зале, стены которой были обложены перламутром. С темно-голубого, куполообразного потолка свешивались и сбегали по стенам гирлянды цветов из жемчуга и бирюзы, с золотой листвой. Завесы из какой-то голубой, шелковой, блестящей, как атлас, ткани были вышиты серебром и оторочены жемчугом. Изящная мебель была отделана драгоценными камнями и обтянута такой же, как и занавеси, материей. Голубоватый невыразимо нежный свет наполнял всю комнату. Вазы, странной формы, полны были белых цветов, похожих на лилии, но совершенно неизвестных. Как очарованный стоял Рамери у дверей. Вдруг с одного из диванов поднялся высокий и стройный мужчина в белых одеждах, которого скульптор в своем волнении не заметил.
– Что с тобой, Рамери? Ты, кажется, обратился в статую? – спросил звучный, хорошо знакомый голос, сразу отрезвивший его.
– Аменхотеп! Это ты! – вскричал он, бросаясь в объятия мага.
– Я сам! Разве я не говорил тебе, что ты получишь от меня известие, когда я устроюсь?
– Твое устройство великолепно: это настоящее царство грез! Признаюсь, я не думал, что ты так богат.
– Богатство – понятие относительное, – с улыбкой заметил маг. – Надо же было позаботиться об этих украшениях, чтобы немного позабавить добрых александрийцев, которым я хочу задать праздник в моем доме. А теперь идем в мои личные комнаты; там я чувствую себя гораздо лучше.
И они прошли еще несколько зал, таких же роскошных и оригинальных; наконец, маг остановился перед стеной, в центре которой была вырезана колоссальная голова египтянина. Он надавил уреус клафта и тотчас же открылась скрытая дверь, которую они и вошли. В обширной зале, освещаемой лишь несколькими лампами на высоких подножках, царил полумрак.
Рамери догадался, что это была лаборатория мага. В широкой и глубокой нише стоял жертвенник ддя вызываний. На столах и подставках виднелись странные инструменты, а на полках лежали свитки папируса и стояли склянки и ящики всевозможных форм и размеров. На зажженных треножниках курились какие-то удивительные, так хорошо знакомые Рамери ароматы.
– Здесь я действительно у себя, в том мире и в той обстановке, которую люблю, – сказал Аменхотеп, с удовольствием опускаясь в простое, но удобное кресло у стола, заваленного свитками и дощечками. – По-моему, здесь гораздо лучше, чем там, в тех залах, которые кажутся тебе такими прекрасными, с их резким светом, яркой живописью и раздражающим шумом, когда в них гости.
– Я не согласен с подобной суровой критикой твоего волшебного дворца. Как бы ни была полна знания тайн эта зала, ей я предпочитаю перламутровую комнату, – смеясь ответил Рамери. – А кстати, Аменхотеп, отчего ты переменил имя и называешь себя индийским царевичем – Асгартой?
– У меня есть поместья в Индии, где я часто живу по целым годам. У меня есть там ученики, и там я известен под именем Асгарты, вот почему я имею право так именоваться. Но пока довольно обо мне! Расскажи лучше, что ты поделываешь? Успокоилась ли Эриксо, видя, что я не появляюсь?
– Я думаю, что в глубине души она не спокойна и страшится снова увидеть тебя. Она, разумеется, чувствует себя виновной, но я никак не могу понять, почему она так боится тебя, лучшего, мудрейшего и великодушнейшего из людей, могущественного мага, покровительством которого она должна была бы гордиться?
– Сам видишь, как мало она ценит все эти качества и предпочитает им твою молодость и жгучие черные глаза.
– Потому что она дура! – вскричал, краснея, Рамери.
– Потому что она женщина! Да я нисколько не осуждаю ее вкуса. Я предполагаю устроить несколько празднеств, на которых, без сомнения, и она будет, узнает меня, и тогда-то я выскажу ей, что не ею ни малейшего желания вернуть ее к себе и предоставляю ей наслаждаться своей свободой.
Мало-помалу разговор переменился, и они заговорили про искусство и политику. Рамери с горечью упомянул о падении своей родины, о ниспровержении культа Осириса, всюду смененного новыми божествами, а кстати завел речь и о христианах и коснулся жгучего вопроса дня – гонения, воздвигнутого на них. С участием, какое всегда внушала ему эта новая вера, рассказал Рамери несколько ужасных сцен, свидетелем которых был в префектуре, на форуме и на сцене.
– Аменхотеп! – вскричал он, хватая мага за руку. – Ты, мудрый, «посвященный», скажи, что означает весь этот хаос верований, который мы переживаем! Осирис, в течение веков могущественный покровитель земли Кеми, уже более не бог египтян, храм его затерялся среди великолепных сооружений, воздвигнутых в честь Юпитера, Венеры, Аполлона, Сераписа и других божеств, которые ничего не говорят мне. Дальше! Этих же самых, великолепных богов христиане презирают и отвергают, а поклоняются бедному, распятому на кресте ремесленнику, которого почитают воплощением божества на земле, Спасителем мира, и за веру свою умирают в ужаснейших муках, с улыбкой на устах! Скажи, ужели возможно, чтобы Бог снизошел на землю и сделался простым смертным? Ужели для славы Его Ему необходима ужасная смерть Его верных? Молю тебя, выясни мне, где же истина? Кто прав? Чей же бог – истинный?
Аменхотеп облокотился на стол и задумчиво его слушал. Когда же Рамери умолк, маг устремил на него свой проницательный, мудрый взгляд, выпрямился и сказал:
– Все правы! Все поклоняются единому Богу, только под разными именами, так как Бог – везде. Бог – это великое, первичное дыхание жизни, напоминающее и оживляющее собою все.
На углу рабочего стола стояла большая деревянная кадка, в которой рос кустарник, покрытый синими цветами, издававшими сильный, но приятный запах.
Рамери уже видел подобное растение в рабочем кабинете мага в Мемфисе и считал его магическим.
Аменхотеп наклонился, отломил ветку с цветами и, протянув ее скульптору, сказал: