Не отвечая ни слова, Ричард прижал к себе жену. Горе и волнение сдавили ему горло. Наконец, ему удалось с большим трудом победить себя, и он попытался шуткой рассеять впечатление этого разговора.

Прошло несколько дней, без всякой заметной перемены в состоянии больной.

Но однажды утром она проснулась в каком–то чересчур возбужденном состоянии. Она не страдала, но не могла найти себе места и ни на минуту не отпускала от себя мужа.

Ричард со смертельной тоской наблюдал за ней. Он понимал, что приближается час разлуки.

Вечером у Альмерис сделалось удушье и сердцебиение.

– Воздуху!.. Воздуху!.. Я задыхаюсь! – кричала она, откидываясь на подушки.

Ричард взял ее на руки и вынес на террасу.

Свежий ночной воздух, казалось, принес ей облегчение, и она через несколько минут открыла глаза. Встретив полный отчаяния взгляд мужа, Альмерис внезапно обвила его шею руками и пробормотала прерывающимся от слез голосом:

– О! Как тяжело умирать, когда жизнь так хороша!

Но тотчас же овладев собой, она прибавила:

– Нет, то, что я сказала, – последняя слабость. Не плачь, мой возлюбленный Рамери! Позволь мне назвать тебя этим именем, столь дорогим для меня, дай мне также поблагодарить тебя за всю твою любовь ко мне.

Она умолкла и дыхание ее сделалось тяжелым, а глаза затуманились.

– Альмерис! Не умирай! – вскричал Ричард, в безумной тоске прижимая к себе жену. При этом призыве Альмерис быстро выпрямилась, глаза ее сверкнули, а щеки окрасились розовым румянцем. Никогда еще, может быть, Альмерис не была так прекрасна, как в эту минуту! С совершенно неожиданной силой привлекла она к себе голову мужа и поцеловала его в губы. В этом усилии оборвались последние узы, связывающие душу с телом. Руки ее разжались, глаза закрылись, а тело бессильно опустилось. Альмерис была мертва.

Машинально, как в чаду, Ричард перенес ее на диван, поправил подушки и скрестил на груди похолодевшие и неподвижные руки.

Тут только, как бы внезапно поняв, что все кончено, он упал на колени и с глухим стоном зарылся лицом в складки ее платья. Сколько времени он пробыл так, наедине с усопшей? он сам не мог бы сказать. Когда он, наконец, встал, все было тихо вокруг. Луна, которую так любила Альмерис, взошла, словно приветствуя и в последний раз заливая ее своим кротким светом.

Ричард чувствовал себя совершенно разбитым. Он машинально вынул носовой платок и провел им по своим распухшим глазам, влажному лбу и растрепанным волосам. Но тут вдруг взгляд его неожиданно упал на умершую и он испуганно отступил назад, не доверяя своим собственным чувствам.

Из глубины террасы исходила широкая полоса фосфорического света, который окутывал тело Альмерис голубоватой дымкой. Над головой покойной витал золотой, точно осыпанный бриллиантами обруч. У изголовья кровати, склонившись над усопшей, стояли какие–то существа в белом одеянии, со спокойными лицами. И в руках их были пальмовые ветви.

Вдруг легкое прикосновение заставило его вздрогнуть и обернуться. Перед ним стояла Альмерис, прекрасная, радостная и улыбающаяся. Венок из белых цветов украшал ее голову. В руках она тоже держала победную пальмовую ветвь.

– Умерло одно лишь тело, – сказала она нежным и слегка глухим голосом. – Дух же мой живет, чувствует и любит еще больше, чем когда он был отягчен плотью.

Альмерис сделала приветственный знак рукой и улыбнулась, а затем начала медленно подниматься на воздух. С минуту ее серебристая туника еще сверкала в лучах луны, а затем видение стало блекнуть, и, наконец, окончательно расстаяло в воздухе.

Ричард стоял неподвижно, точно окаменел. Голова у него кружилась, земля колебалась под ногами, кругом все словно ходуном ходило. Затем он потерял сознание.

Когда он открыл глаза, был уже день. Он лежал на диване в маленькой гостиной, смежной с террасой. Вокруг него стояли Майдель, его сестра и Дора. Все были бледны и расстроены; у всех были красные от слез глаза.

– Альмерис умерла! – вскричал Ричард, вскакивая с дивана.

Майдель выронил из рук намоченное холодной водой полотенце, которым обтирал лицо Леербаху, и опустившись в кресло, разразился рыданиями.

– Да, мы уже знаем об этом несчастье, – в один голос сказали Дора и Туснельда, заливаясь слезами.

Немного спустя, все перешли в спальню, куда уже отнесли покойную. Альмерис казалась спящей, но огненного круга над ее головой уже не было.

Глава III

После погребения Альмерис глубокая тоска овладела Леербахом. Он не мог ни читать, ни работать и апатично проводил время; единственным развлечением ему служило украшение могилы жены. Мрачная, зловещая тишина воцарилась и во всем доме, душа которого отлетела.

И вот Майдель однажды сообщил Ричарду, что он продает свое заведение.

– Мне больше не для кого работать. Для нас, стариков, с избытком хватит и того, что есть, – с грустью сказал он. – А вам, Ричард, следовало бы уехать и поразвлечься, а то как бы не захворали! – прибавил он, дружески пожимая доктору руку.

Этот разговор вывел Леербаха из его оцепенения. Майдель был прав: он должен стряхнуть с себя апатию. После некоторого размышления, он решил провести несколько недель в Александрии и уже там решить, что ему делать дальше. Он быстро уложился, желая воспользоваться пароходом, который на следующий день отходил из Фив с туристами.

Накануне своего отъезда, под вечер, он отправился на могилу Альмерис, в последний раз украсил ее венком из лотосов, который сам сплел, и долго молился. Потом, с тяжелым сердцем, он прислонился к ограде, не будучи в состоянии покинуть место, дорогое ему по воспоминаниям. Как живое вставало в его воображении очаровательное создание, которое покоилось теперь здесь, под этим камнем, и он невольно задумался над страшным видением в ночь ее смерти.

– Не грусти, мой возлюбленный! Я последую за тобой всюду, где бы ты ни был, – отчетливо, словно на ухо, прошептал ему голос Альмерис.

Ричард вздрогнул и обернулся, но кругом было пусто.

– Да! Мне действительно пора уезжать! А то в этой болезненно–нервной атмосфере я начинаю галлюцинировать, – пробормотал он, направляясь домой.

Путешествие и устройство дел в Александрии несколько рассеяли Леербаха и вернули ему обычную гибкость ума. Только иногда, когда он смотрел на портрет Альмерис, тоска снова овладевала им. Недель через шесть он настолько успокоился, что уже мог подумать о будущем и о Tea, отношения с которой ему предстояло выяснить.

– Через два месяца кончается восьмимесячный срок, назначенный старым графом для моего возвращения. Итак, я поеду, признаюсь Tea во всем, что здесь произошло – и пусть она сама решает, желает ли она еще видеть меня своим мужем или нет?

Таково было решение барона.

Траур, который Ричард носил в своем сердце, не позволил ему пользоваться шумными городскими удовольствиями, но зато он с новым жаром отдался изучению древностей всех эпох, которыми полна Александрия.