Она подошла к нему и сказала:
— Не можете ли вы, барон, помочь мне ориентироваться. Я не знаю, куда попала и как пройти в залу…
Она замолчала, разглядев картину, перед которой стоял барон. То был «Блуждающий огонек».
Барон обернулся и мрачно, почти враждебно взглянул на стоявшую перед ним Марину.
— Я к вашим услугам, графиня. Но что за чудное произведение эта картина! Я только что любовался ею. Какой громадный талант надо иметь, чтобы создать такую сильную вещь.
— Вам понравилась идея картины? Я тоже нахожу, что она очень удачно выполнена, — глухим голосом ответила Марина. — Очень жизненным, не правда ли, вышел и этот предусмотрительный рыцарь, который, хотя и занес уже было ногу, однако не двигается с места, боясь как бы «блуждающий огонек» не увлек его на гибель.
— Да, — сухо ответил барон, — болотная тина породила это заманчивое видение, и его чары отравлены, а счастье, которое оно сулит, есть только тот призрачный огонек, за которым притаилась смерть. Горе тому, кто, поддавшись чувству, пойдет за таким существом без сердца.
При последних словах Марина слегка прикусила губы, точно хотела подавить острое чувство боли.
— Я должна, однако, его защитить, так как служила его прообразом. Хотя не думаю, что граф Станислав рискует в данном случае спасением души. Бедный, одинокий «огонек»! Он и не знал, что добродетель так сурова, безжалостна и слепо судит, не задумываясь даже, заслужен ли приговор?.. Но довольно метафор, будем говорить прямо. Скажите, барон, отчего вы так строги ко мне? Осудить молодую девушку, решив, что она ядовитый цветок только потому, что росла на болоте, довольно легкомысленно; а между тем, насколько мне известно, я не тянулась преступной рукой ни за каким рыцарем «без страха и упрека», не становилась намеренно поперек его дороги и не пыталсь смущать его святую непорочность.
Голос изменил ей, она порывисто дышала, губы дрожали. Барон густо покраснел.
— Простите, графиня, мои необдуманные слова. Да и по какому праву смел бы я вас осуждать? Мне остается только пожалеть, что молодое создание, которому Бог дал ангельскую красоту, вступает в такую нравственную грязь. Вы правы, мои убеждения строги и потому меня возмущает ваш выбор. Берите, кого хотите, хотя бы столь же распущенного человека, как и Станислав, но только не его!..
Марина была бела, как ее платье, и широко раскрытыми глазами недоумевающе глядела на барона. По ее лицу ясно было видно, что она не поняла истинного смысла слов, и тот вздрогнул.
Но барон не успел что-либо прибавить, потому что в эту минуту в галерею вбежала запыхавшись Камилла.
— Я вас всюду ищу. Пани графиня просит сейчас вас пожаловать к ней на пару слов, — обратилась она к Марине.
Та провела рукой по лицу и ответила:
— Хорошо, я иду за вами.
Графиню она нашла в сводчатой, как и гостиная, спальне. Большая постель под балдахином, аналой и потемневшая от времени дубовая резьба по стенам придавали комнате вид опочивальни какой-нибудь настоятельницы средневекового аббатства.
Усадив Марину, графиня пристально, как будто даже сочувственно, поглядела на нее и затем, подавив вздох сожаления, тихим, медоточивым голосом начала:
— Милое дитя, я попросила вас ко мне для очень важного и серьезного разговора. Мне придется коснуться разных неприятных и тяжелых обстоятельств. Бог свидетель, насколько мне это тяжело, но я считаю своим нравственным долгом сказать всю правду…
— Я вас не понимаю, — сказала удивленная таким вступлением Марина.
— Вы сейчас все поймете. Я вас слишком мало знаю, чтобы судить: неведение или нравственная распущенность руководила вами при заключении вашего брака, который, увы, совершился. Но весьма возможно, что вы не отдавали себе отчета, какой ужасный грех вы совершаете, становясь женой человека, который был возлюбленным вашей матери…
— Моей мачехи, хотели вы сказать, вероятно. Ведь, чтобы спасти честь Юлианны и, вместе с тем, сберечь счастье моего отца, я и вышла за графа. Но я не считаю, чтобы это был грех, — презрительно ответила Марина.
— Несомненно, ваше побуждение очень похвально, а все-таки Стах был в Монако возлюбленным вашей родной матери, и потому ваша супружеская жизнь будет мерзостью…
— Это неправда!.. Это ложь! — вне себя от негодования вскрикнула Марина, и в ее голосе зазвучали слезы.
— Я не привыкла лгать, милая моя! Но чтобы положить конец нашим пререканиям, возьмите и прочтите это письмо, писанное вашим мужем, и… вы убедитесь.
Марина почти вырвала у нее письмо и жадно пробежала отмеченные красным карандашом строки:
«Я поражен, с каким талантом ты следишь за мной, где бы я ни был, вдали от тебя, или вблизи; однако твои опасения, как бы я не женился на прекрасной Адауровой, напрасны. Хотя, раз ты осведомлена о моих проказах, не стану отрицать, что эта женщина дьявольски хороша собой и обольстительна; но в мои годы, поверь, не женятся на своей любовнице, у которой к тому же семнадцатилетняя дочь. Столь же неосновательны и твои опасения, что я разоряюсь на Адаурову. Она довольствуется моей любовью и сама оплачивает как свои расходы, так и проигрыши в Монте-Карло. Я же подношу ей только цветы и конфеты»…
Последние строки Марина видела уже как в тумане, в ней все дрожало от стыда, гнева и отчаяния. Перед ней раскрылась завеса и обнажила нравственное падение ее матери, подтвержденное этим письмом, каждое слово которого было для нее пощечиной. Но вместе с тем, она поняла всю низость и злобу этой женщины, которая разоблачила перед ней грустную истину, когда уже все было кончено.
— Зачем же вы сказали мне про это только теперь, когда я уже связала себя навеки? — почти крикнула она.
— Чтобы предупредить отношения, которые считаю преступными, пока наша святая церковь не простит грех и милосердно не разрешит вам супружескую жизнь.
Марина вскочила, судорожно комкая в руке предательское письмо.
— Я не нуждаюсь ни в прощении, ни в дозволении вашей церкви и никогда не буду принадлежать вашему внуку, — сказала она, смерив графиню гневным взглядом, и затем почти бегом бросилась из комнаты.
В гостиной она чуть не столкнулась с входившим бароном, но, по-видимому, даже не заметила его, и сбежала в сад, где в изнеможении упала на скамью под развесистым дубом. Она задыхалась; ни разу еще подобная буря не бушевала в ней. Она винила себя в глупом ослеплении, и в непростительной наивности. Она чувствовала отвращение и к себе самой, и к той грязи, в которую окунулась, но из которой уже не было выхода.
— Умереть!.. Одна смерть освободит меня и разрешит вопрос, — пронеслось в ее разгоряченной голове. — Да, она хочет умереть, но как?..
Мысли путались, как вдруг она вспомнила, что когда они подъезжали утром, она видела в парке, поблизости от дома, речку. Вот где блаженный покой — там, в свежей, тихо журчавшей воде.