На кресле с высокой спинкой сидела красивая белокурая женщина в белом шерстяном платье, и на полу виднелись опрокинутые арфа и прялка. На коленях перед этой женщиной спиной ко мне стоял мужчина в фиолетовом платье; длинные черные локоны спускались по плечам. Они держали друг друга в объятиях, и белокурая головка женщины склонилась на плечи негодяя. Онемев и дрожа от ярости, я стоял неподвижно; адские мысли роились у меня в голове. Тут женщина подняла голову и с криком ужаса притянула к себе своего друга. Они были так заняты собою, что не слышали моего удара кулаком в дверь.
При виде этого любовного и вместе испуганного движения глаза мои застлало кровавое облако. Кинжал сверкнул в руке и вонзился в белую шерстяную ткань; бледное лицо откинулось, и голубые, затуманенные агонией глаза остановились на мне; я отвел смущенный взгляд свой на миннезингера, еще стоявшего на коленях, и отупевшего от ужаса; кулак мой, как палица, опустился на его голову, и я вышел.
Я не спускался, а летел с лестницы, и передо мной витал образ женщины с белокурыми волосами и окровавленной грудью. Я преследовал ее и готов был схватить, но, когда я протягивал руку, она исчезала, а потом появлялась снова на расстоянии нескольких шагов. Эта бешеная погоня продолжалась без отдыха, без передышки; видение точно дразнило меня и вело в старый дом; у одной двери фигура во весь рост стала передо мной, а потом хотела скрыться в дверь, с треском отворившуюся; но на этот раз я успел захватить развевавшееся платье. Женщина-привидение потянула меня за собой, и я упал на колени, крепко прижимая ее к груди; я хотел взглянуть на нее, но у меня вырвался крик ужаса: я очутился на ступенях колыбели и то, что сжимал в руках, был новорожденный ребенок. Я откинулся назад, сдавленным голосом вскрикнул… и открыл глаза.
Меня освещали лучи восходящего солнца; поблизости валялся погасший факел. Я протер глаза: болен я был или сошел с ума, что заснул таким образом, на лестнице? Воображение мое, пораженное этой старой историей, создало так живо этот бессмысленный сон, что я видел себя на месте моего прадеда.
Я поднялся разбитый, с тяжелой головой. В данную минуту у меня не было никакого желания исследовать тайны башни. Поэтому я спустился вниз и приказал снова слегка заложить дверь кирпичами.
Через три дня я получил от барона Лаунау приглашение на крестины его дочери Розалинды. На этом великолепном празднестве присутствовала вся окрестная знать. Я видел там графа Лотаря фон Рабенау с сыном, хорошеньким белокурым мальчиком с тонкими, капризными чертами; ребенок ни на шаг не отходил от отца. Не знаю, почему-то мальчуган этот внушил мне глубокую ненависть; вид его всегда приводил мне на память миннезингера, виденного во сне, хотя у того были черные волосы. Наскучив этими мыслями, я перешел в другую залу и вмешался в толпу гостей.
* * *
Тут я опускаю время за пятнадцать лет, в течение которых не произошло ничего важного, касающегося этого рассказа. Я продолжал тайно заниматься алхимией; остальное время проводил в разных похождениях, посещал турниры и иногда бывал на празднествах местной знати; но такие собрания мало привлекали меня. Часто подумывал я жениться, и в этом отношении много внимания оказывали мне матери хорошеньких невест, но я никак не мог решиться сделать выбор.
За несколько лет до описываемых ниже событий моей жизни, я встретился со старыми друзьями, Розой и Бертрамом. Первая была хозяйкой харчевни, пользовавшейся худой славой, и я часто удивлялся, как могла она хорошо себя чувствовать в пошлом обществе возчиков, жуликов и подозрительных бродяг, посещавших ее гостиницу. Что касается Бертрама, то он стал каким-то странным; показывался он только вечером или ночью, а откуда приходил и куда шел, никто не знал. Очевидно, промысел у него был таинственный, но это не мешало нам быть наилучшими друзьями.
* * *
После этого продолжаю свою исповедь. Однажды меня пригласили на герцогскую охоту в окрестностях моих владений; охотились за ланью и кабаном. Дамы участвовали также, и после охоты назначен был пир. Увлеченный преследованием кабана, казавшегося неутомимым, я забрался в чащу леса; в ту минуту, когда я думал, что загнал кабана в глубокое ущелье, проклятое животное улизнуло от меня узким проходом, где я не мог преследовать его. Взбешенный и обманутый неудачей, я повернул назад, чтобы присоединиться к другим охотникам; но, не слыша более ни криков, ни лая собак, я взял рог и затрубил. Тотчас же, совсем близко от меня, послышалось лошадиное ржание, и я направился в ту сторону, рассчитывая встретить охотника. Но, к удивлению моему, из чащи показался белый иноходец, и на нем сидела совсем молоденькая женщина или девушка, по бледному лицу которой и блуждающим испуганным глазам видно было, что она заблудилась.
Я был точно ослеплен при виде дивной красоты, какой никогда еще не встречал; ее белое с нежным румянцем личико обрамляли черные, как смоль, волосы, длинными локонами выбивавшиеся из-под голубой бархатной шапочки; того же цвета платье, отделанное мехом и вышитое золотом, обрисовывало стройную талию, а большие черные, точно бархатные, глаза дополняли общий вид, совершенно очаровавший меня.
Увидя меня, молодая женщина испуганно вскрикнула и глядела с нескрываемым страхом. Но я низко поклонился, назвал себя и просил позволения прекрасной незнакомки проводить ее на сборный пункт. Она кивнула хорошенькой головой и ответила:
— Я согласна, граф, и доверяюсь вам. Я Розалинда — дочь покойного барона фон Лаунау, и вы, вероятно, знаете моего брата Виллибальда. Мне только пятнадцать лет, и это первая большая охота, в которой я участвую.
Я, как очарованный, слушал наивную болтовню восхитительного создания и вспомнил, что присутствовал при ее крещении. Иноходец ее начинал горячиться на нашей отвратительной дороге сквозь ветви и поросшие мхом камни; я взял его за повод, и мы ехали разговаривая. Она говорила обо всем: об охоте, о герцоге, о дамах, о великолепных туалетах и особенно о счастье быть наконец взрослой и участвовать во всех этих празднествах.
При одном ее быстром движении, отстегнулась и упала на землю пристегнутая голубым бантом к ее золотому поясу роза; я соскочил с коня и, подняв цветок, просил позволения носить цвета прекрасной Розалинды. Губы ее сложились в гордую лукавую улыбку, и, протягивая руку за цветком, она ответила:
— Этого, граф, я не имею уже права разрешить вам. Спросите рыцаря Лео фон Левенберга.
Я возвратил розу, не возражая, но сердце мое сжало странное чувство тревоги и тайной злобы. Она была так молода, а для меня уже было поздно быть любимым этой единственной женщиной, которая нравилась мне до того, что желание жениться на ней овладело мною с первой встречи. Я ехал молча, кусая губы и думая: соперник ведь может умереть; особенно, если он очень молод и если его вызовут. Я знал немного рыцаря фон Левенберга, но никогда не обращал внимания на этого человека, которого в эту минуту ненавидел.
Скоро мы прибыли на сборный пункт. То была обширная поляна, окруженная вековыми деревьями; на газоне пажи с оруженосцами в герцогских ливреях приготовляли обильный завтрак, и собралось уже большое общество. На опушке леса два рыцаря, не сходя с коней, оживленно разговаривали, и, увидев нас, один из них крикнул: