Позвольте мне, Дарья Антиповна, поздравить вас с приездом и предложить вам эти цветы. Пусть они предвещают вам веселую жизнь в этом доме! — сказал Иосиф, подавая с ловким поклоном букет астр и георгин, который он, очевидно, только что нарвал в саду.
Слегка смущенная Дарья сделала реверанс, поблагодарила Иосифа и, для поддержания собственного достоинства, стала разливать кофе. Минуту спустя они мирно беседовали за чашкой чудного мокко. На столе, кроме сухарей, красовались великолепные ванильные бисквиты, тоже спасенные от разгрома.
Иосиф подробно рассказал про скандал, вызванный женитьбой своего барина. Затем, он в свою очередь, осведомился какова из себя молодая, как велико ее состояние и при каких обстоятельствах состоялся этот брак.
Я не знаю всех подробностей, так как поступила к Ксении Александровне всего за неделю до ее свадьбы по рекомендации моей тетки, которая служит кухаркой у старого родственника барыни, воспитавшего ее. Но я могу сказать по совести, что барыня очень красива и, по-видимому, очень добра. Насколько мне известно, у нее нет никакого состояния, и она круглая сиротка.
Боже мой! Это господа приехали! — вскричала Дарья, вскакивая со стула и бросаясь в коридор.
Иосиф проследовал за ней.
Приближаясь к гостиной, они услышали грубый голос Якова и другой, звучный и раздражительный, звавший лакея.
На пороге пустой гостиной стоял высокий, молодой человек лет двадцати семи, очень смуглый, с правильными чертами лица. Иван Герувиль был действительно очень красив, но в эту минуту его обезображивали гнев и удивление. Лицо его было красно, большие черные глаза выходили из орбит. Рукой, затянутой в перчатку, он потрясал тростью с золотым набалдашником, причем его жесты ясно доказывали, что он ищет только на кого бы обрушиться.
За ним, настолько же бледная, насколько он был красен, стояла молодая женщина среднего роста, одетая в дорожный костюм из зеленого драпа. Большая шляпа Рембрандт красовалась на ее голове, темно-белокурые волосы вились на лбу, а большие серые глаза с ужасом блуждали по пустой и грязной комнате.
Что это значит? Куда девалась мебель? Мой дом разграбили, а ты даже не позаботился уведомить меня об этом! — крикнул Иван Федорович, как только появился Иосиф, в сопровождении Дарьи.
Лакей с первого же взгляда понял, что все бешенство барина обрушится на его бедную голову, если он быстро не отклонит его от себя.
Никто ничего не грабил, барин! Это ваша матушка приехала сюда вчера вечером и все уложила, а сегодня утром увезла мебель и остальные вещи. Она сказала мне, что действует так по вашему приказанию; мне же приказала дожидаться вас здесь. Я предполагал, что мне придется сопровождать вас в гостиницу, — ответил Иосиф.
Иван Федорович не перебивал его. При имени матери румянец его сменился страшной бледностью. Опустив голову и нервно кусая губы, он, казалось, больше не слушал Иосифа.
Вдруг он повернулся к жене и сказал:
Здесь произошло какое-то глупое недоразумение, но я сейчас устрою это. Подожди меня, дорогая, здесь; через час я вернусь.
И без всяких дальнейших объяснений он почти выбежал из дома и вскочил в карету. Минуту спустя послышался грохот уезжавшего экипажа.
С минуту Ксения Александровна стояла, как окаменелая, не зная, что ей делать. Затем, она нерешительно подошла к окну и села на подоконник. У нее кружилась голова. Она бессознательно отложила в сторону небольшой плюшевый сак и провела по глазам слегка дрожавшей рукой.
Смущенные и расстроенные Иосиф и Дарья стояли в стороне, не смея приблизиться. Затем они тихо вышли из комнаты и оставили дверь открытой, чтобы слышать, если их позовут. Что же касается Якова, то он уже давно ушел.
Прошло более полутора часов, а Иван Федорович все еще ке возвращался. В доме царила мертвая тишина. Даже слуги, чувствуя какое-то беспокойство, говорили вполголоса.
Нет, так поступать нельзя! Теперь я вижу, что барин не любит свою жену, — пробормотала, наконец, Дарья. — Разве оставляют человека, которого любят и жалеют, в такой конюшне, где даже нет стула, чтобы присесть!
Действительно, он мог бы ее отвезти пока в гостиницу. Я, положительно, не понимаю, что такое случилось с ним? Никогда ни с одной из своих любовниц он не был так нелюбезен, — так же тихо ответил Иосиф, очевидно, не понимая, что такое творится.
Сегодня так холодно, что бедная барыня, должно быть, просто замерзла. Вам надо бы затопить печку, а я сниму с нее шляпу, — сказала Дарья после некоторого молчания.
Это правда! Я сейчас затоплю в маленькой комнатке с балконом, а потом принесу из спальни кресло. Это все-таки будет удобнее, чем сидеть на подоконнике.
И Иосиф, охваченный внезапным усердием, побежал за дровами.
Скоро в печке пылал яркий огонь, перед которым Иосиф поставил кресло. Когда все это было сделано, Дарья вошла в гостиную, где Ксения Александровна по-прежнему сидела на окне все в той же позе, в какой она ее оставила.
Позвольте, барыня, снять с вас шляпу и перчатки, — робко сказала камеристка.
Молодая женщина вздрогнула и выпрямилась, точно ее разбудили от глубокого сна, но ничего не ответила, хотя и не протестовала, когда Дарья вытащила длинные шпильки, придерживавшие шляпу, и сняла с ее заледеневших рук перчатки. Так же машинально она встала и прошла в соседнюю комнату, где весело потрескивали в печке дрова. Вдруг ее взгляд, равнодушно блуждавший по обнаженной комнате, остановился на письмах и фотографических карточках, развешанных на стене. Ксения Александровна остановилась; после минутного колебания подошла к стене и стала рассматривать оригинальную коллекцию. Темный румянец разлился по ее лицу, но почти тотчас же сменился смертельной бледностью. Быстро отвернувшись, молодая женщина прошла в смежную комнату и села в кресло.
Дарья укутала свою барыню большой шалью, а ноги ее закрыла пледом. Потом она предложила ей выпить чашку горячего кофе или чаю, но Ксения Александровна отказалась и объявила, что она не голодна.
В душе молодой женщины бушевала буря, и только гордость и присутствие слуг дали ей силы сдерживать слезы, которые горячим потоком подступали к ее горлу. Гнев и негодование, точно клещами, сжимали ее сердце.
Ксения Александровна откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза.
Мало-помалу возбуждение молодой женщины сменилось невыразимой горечью, глубоким отчаянием и убеждением, что она сделала непоправимую ошибку, добровольно осудив себя на ужасное будущее, которое стояло перед ней подобно мрачному кошмару. Ее сердце сдавила страшная тоска и страх полного одиночества. Как в калейдоскопе проходила перед ней ее прошлая жизнь, уже испытанная несчастьем.
Ксении было всего семь лет, когда она лишилась отца и матери, которые умерли от дифтерита. Одна старая и небогатая родственница взяла к себе осиротевшего ребенка, но от нее девочка видела мало хорошего, и годы, проведенные у нее, были самыми тяжелыми в жизни Ксении. После смерти этой родственницы девочка снова осталась без крова. Опекун уже хотел отдать ее в одно убежище, как вдруг, неожиданно явился старый кузен ее отца и объявил, что беретик себе девочку в качестве приемной дочери.