Увидев, что тигр появился на пороге с поникшей головой и поджатым хвостом, обозленный сатанист вскочил и повелительным жестом приказал ему вернуться к Мэри, но животное не двигалось и на повторное приказание Зепар поднял руки, как бы бросая что-то, и из его пальцев потекли пурпурные струи, которые стрелами вонзались в тело тигра, очевидно, причиняя ему боль, потому что Пратисуриа стал болезненно ежиться и стонать, но вдруг с бешенством воспрянул, и как знать, что произошло бы, не проснись в эту минуту Укобах, который повелительным возгласом усмирил животное.
— Ага! Новое нападение господ-рыцарей! — яростно крикнул он и тут же омерзительно выругался.
Но в тот же момент от зашатался и слова застряли у него в горле: пронесся молниеносный свет и облекся в форму блестящего, витавшего в воздухе креста.
Трудно описать, что произошло в эту минуту. Зепар рухнул на пол, а собранные им же нечистые духи безумно метались по всем направлениям, но не будучи в состоянии выйти за начертанный сатанистом круг, обрушились на него и, вероятно, уничтожили бы, не вступись снова Укобах.
Мертвенно-бледный, еле держась на дрожащих ногах, он все же ни на минуту не терял мужества и присутствия духа. Выхватив из-под платья висевшую на цепочке палочку с семью узлами и размахивая ею, он выкрикивал заклинания, которые, по-видимому, прорвали магический круг, потому что омерзительные существа, толпившиеся вокруг Зепара, мгновенно исчезли, словно сметенные ветром. Светящийся крест побледнел и растаял в воздухе, а Укобах повалился на стул и на секунду потерял сознание.
Но эта слабость быстро прошла. Мощным усилием он поднялся, дотащился до окна и открыл его. Свежий, влажный ночной воздух освежил его, и он занялся Зепаром, лежащим ничком.
Тот очнулся скорее, нежели можно было ожидать, но пришел в неистовое бешенство, увидев, что лицо, спина и руки его покрыты многочисленными укусами. С проклятиями и ругательствами на "подлых" светлых перевязывал он свои раны, как вдруг заметил Пратисуриа, лежащего на пороге, уткнув морду между лапами, и неожиданно обрушился на него. Схватив висевший на стене хлыст, принялся стегать тигра, ругал его и пинал ногами. В первую минуту не ожидавший нападения Пратисуриа был ошеломлен и с воем корчился под сыпавшимися на него ударами, но под конец и сам пришел в бешенство. Свирепо зарычав, так, что дрогнули стекла, он поднялся и прыгнул на своего обидчика, который, конечно, окончил бы свои дни в его когтях, не схвати Укобах зверя за ошейник и не вышвырни из комнаты на попечение Биллиса.
Лакей также пострадал, был бледен и расстроен, но тем не менее и он возмутился грубым обращением со своим любимцем, который дрожал, как в лихорадке, и скрежетал зубами. Только лаской удалось, наконец, Биллису успокоить его, затем он хорошо угостил тигра и уложил спать, накрыв плюшевым одеялом. Несмотря на свою адскую натуру Пратисуриа признательно посмотрел на любившего его человека и полизал ласкавшую руку.
— Ты, должно быть, сошел с ума, нападая на тигра. Что могло поделать животное, если ты сам не сумел защититься, — с укором сказал Укобах, вернувшись в кабинет.
— Я ухожу. Ни минуты не останусь в этом вонючем, заколдованном гнезде. Никогда ничего подобного здесь не бывало! Надо же быть дураком вроде Ван-дер-Хольма, чтобы выбрать себе в наследницы этакую дрянь!
Укобах пожал плечами.
— Могу только пожелать, чтобы ты был так же умен и энергичен, как Ван-дер-Хольм. Но если ты уходишь, тогда я останусь наблюдать за порядком. Нельзя же бросить Ральду, которая ни в чем не виновата. За ней необходимо присматривать, потому что, вероятно, будут пытаться выманить ее из дома, а если она попадет в руки тех , они не выпустят ее и нам придется отвечать перед Азрафилом. Ведь это, согласись, было бы не очень приятно.
— Посоветуйся тогда с Ван-дер-Хольмом; он же наградил братство этим сокровищем, так кто же лучше него научит, как поступить при таких обстоятельствах. Да и вообще, он всегда был очень дальновиден, — насмешливо заметил Зепар.
— Несмотря на зубоскальство твой совет хорош и я воспользуюсь им! — ответил Укобах и отдернул портьеру стенной ниши, в глубине которой оказалось большое, черное зеркало с инкрустацией.
Он прочел вызывные формулы и трижды повелительным тоном произнес имя Бифру. Минуту спустя в стене раздались сухие стуки и на темном, облачном фоне зеркала стали появляться фосфорические, начертанные неведомой рукой слова:
"Мой совет — отказаться от этой женщины. Мне сдается, что она все равно потеряна для нас: слишком могучие силы действуют на нее. Значит, борьба будет ожесточенная, которая принесет нам слишком большую передрягу и чересчур много жертв, и, тем не менее, символ победы одолеет нас. Не вступать в борьбу со светлыми и отделаться от Ральды будет самое благо…"
В эту минуту по зеркалу сверкнул огненный зигзаг, писание приостановилось и затем, стерлось, а вслед за этим мгновенно появились иные слова, на этот раз изумрудного цвета. Почерк был размашистый и неровный:
"Уступить? Никогда! Бороться до последней крайности. Я прибуду послезавтра и возьму дело в свои руки. Ты, Укобах, охраняй и наблюдай за Ральдой, которую надо держать пленницей в ее комнате, чтобы никто, кроме тебя, не подходил к ней, а Зепар пусть убирается прочь. Только этого и не хватало, чтобы старый болван, трус и невежда замыкал собственных служителей в круг, где те совершенно беззащитны, а когда его пробрали как следует за его тупоумие, он еще накидывается в отместку на неповинное животное. Раз он не сумел защитить ни себя, ни других, я смещаю его и передаю другому начальствование над подвластными ему дьявольскими ватагами…"
Писание оборвалось и написанное исчезло. Ошеломленный и сидевший молча Зепар вдруг пришел в бешенство, Топая со злости ногами и деря клочьями седые вихри, он разразился проклятиями и богохульствами, но когда взрыв неистовства, наконец, утих, бледный и дрожащий от волнения Зепар проговорил хриплым голосом:
— Прощай, Укобах, так как мне здесь больше нечего делать. Тебе же с почтенным Уриелем желаю стяжать лавры в затеваемой вами борьбе, но если он поплатится за это своей старой шкурой, то я не стану о нем горевать. Будущее покажет, прав ли был Бифру, советуя уступить эту сволочь. Нам она ни к чему не нужна и из-за нее происходят одни скандалы, да и на имущество Ван-дер-Хольма нашлись бы более путные наследники, чем эта провонявшая ладаном дрянь.
Когда он, ворча, вышел и дверь за ним закрылась, Укобах окурил все помещение, дал укрепляющее питье Биллису и камеристке, а потом пошел взглянуть на Мэри. Та продолжала спать мертвым сном и, казалось, не заметила ничего происшедшего.
— Завтра, когда барыня проснется и оденется, скажите ей, что я прошу ее пройти ко мне в лабораторию, — приказал он, выходя, камеристке.
Мэри проснулась поздно. Она чувствовала себя разбитой, все тело ныло и голова была тяжела, тем не менее, она отлично помнила видение, предшествовавшее обмороку, как и свидание на кладбище с Вадимом Викторовичем. В ней вспыхнуло непреодолимое желание снова увидеть его, но в эту минуту ее словно обдали холодной водой: камеристка передала приказ Укобаха явиться к нему в лабораторию, и это повеление прозвучало подобно лязгу сковавшей ее цепи. И как могла она забыть, что прежней Мэри уже нет, а существует только сестра Ральда — проклятая, дочь ада. С угнетенным сердцем и поникшей головой прошла она в лабораторию, где Укобах читал подле окна. Долгим испытующим взглядом смотрел он на остановившуюся в дверях красавицу, бледную, как восковая маска.