Дух стоял неподвижно, и лицо его оставалось закрытым, но фигура делалась как будто плотнее. Вызыватель продолжал:
– Если ты не боишься открыть свои черты, сбрось покрывало, вдохни живительный аромат ладана и трав, освежи себя испарениями освященной воды и поклонись знамению искупления.
Вдруг видение озарилось мягким и голубоватым фосфорическим светом; завеса спала, и перед моим испуганным взором появился Вячеслав. На этот раз это действительно был он, с его ясным и чистым взором, подернутым в ту минуту грустью. Хорошо знакомым мне жестом поднял он руку и набожно перекрестился.
– Да будет благословен Бог, Создатель наш, и имя Его да прославится во веки веков, – благоговейно произнес Иоганнес. – Ты действительно дух христианина, которого мы вызывали, а теперь говори и дай ответ на мои вопросы.
Адмирал остановился и с минуту молчал, склонив голову на руки. Очевидно, вызванное воспоминание еще сильно волновало старика и присутствовавшие не осмеливались его тревожить. Наконец он поднял голову и отер влажный лоб.
– Не могу повторить вам по порядку все слова духа моего друга; может быть, я отчасти даже забыл их, вследствие необыкновенного возбуждения, в котором находился тогда. Минутами голова моя кружилась и все вертелось перед глазами, но я боролся с этой слабостью и старался слушать. Я не мог не узнать голоса Вячеслава, хотя он был слаб и доносился как бы издалека. Он передал подробности аватара и оккультного убийства, жертвой которого пал, прибавив, что Красинский давно разыскивал новое тело, так как его собственное уже было истощено слишком сильными и опасными магическими операциями, не говоря уже про всякого рода излишества. Но вот в чем он промахнулся: Маруся – не та женщина, какая ему нужна; он убивает ее, она же своим чистым флюидом и питаемым к нему отвращением постепенно разрушает узы, связующие его с насильно захваченным телом. Вдруг дух обернулся ко мне и, протягивая руки, крикнул:
– Ваня, Ваня, спаси Марусю! Упроси учителя вооружить тебя магическими стрелами и амулетом! О! Нет слов, чтобы описать, как я мучаюсь, видя ее страдания! Но, если тебе удастся увезти Марусю с проклятого острова и причастить, а оживленное этим демоном тело уничтожить стрелами, тогда ты освободишь ее…
Голос замолк, видение побледнело и, казалось, расплылось в туман, а потом исчезло, точно сметенное ветром. Силы мои были истощены и я от изнеможения лишился чувств…
Когда я открыл глаза, то увидел, что сижу прислоненный к стене и Иоганнес держит передо мной стакан красного горячего вина, которое я выпил залпом. Я почувствовал себя крепче и мы перешли в соседнюю комнату, где Иоганнес еще говорил со мной по поводу сказанного духом.
– Я дам вам магические стрелы, но только через девять дней, потому что должен приготовить их; амулет же вручу сейчас, и да поможет вам Бог.
Амулет был из ароматного сандалового дерева, с вделанным в крышку золотым крестом; а внутри, по его словам, заключал в себе благословенную остию [6] и частицу мощей. Через девять дней он вручил мне футляр из красного бархата, где находился небольшой золотой лук и три деревянных стрелы, которые, конечно, не могли никого опасно ранить. Лук, как и стрелы, были украшены удивительными кабалистическими знаками. Приятный и живительный аромат исходил из внутренности коробки.
– Как же мне пользоваться этими стрелами? – спросил я.
– Вы должны иметь на себе данный вам амулет и выучить наизусть формулы, написанные на этом пергаменте. Когда вам представится случай увидать этого негодяя ночью, – если возможно в полночь, – и потом незаметно для него, тогда читайте заклинания и выпустите одну из стрел. Впрочем, – прибавил он, – я полагаю, что буду еще иметь случай дать вам более подробные наставления.
На следующий день я выехал обратно в Петербург, от всего сердца поблагодарив доктора Иоганнеса, который разрешил мне писать ему, если понадобится. Адмирал замолчал и, очевидно утомленный, откинулся на спинку кресла. Минуту спустя он встал.
– Довольно на сегодня, друзья мои. Признаюсь, я уста л и хочу отдохнуть, чтобы собраться с силами перед началом самой тяжелой и печальной страницы моего рассказа – смерти Маруси. Завтра я опишу вам странные и страшные явления, сопровождавшие преждевременную кончину этой невинной жертвы неуловимого и загадочного злодеяния. К тому же теперь около трех часов и всем пора спать; посмотрите, как побледнела Надя.
Молодая девушка протестовала, утверждая, что нисколько не устала и с радостью просидела бы всю ночь, чтобы дослушать конец истории, но Иван Андреевич наотрез отказался продолжать рассказ и все разошлись по своим комнатам.
Когда на следующий день Надя сошла к чаю, адмирала еще не было, а слуга доложил, что Иван Андреевич встал рано, отправился в сторону надгробной часовни и просил не ждать его.
«Ага! – подумала Надя. – Он пошел помолиться на могиле Маруси. Рассказ оживил, должно быть, его воспоминания. Но неужели он остался холостым из любви к ней?»
Она еще обдумывала этот вопрос за чашкой молока, когда принесли почту, а полученное письмо мгновенно дало другое направление ее мыслям, заставив забыть и бедную Марусю, и даже крестного.
Письмо было от ее жениха, Михаила Дмитриевича Масалитинова, который извещал о своем приезде через день и просил прислать за ним экипаж на станцию. Ехал он не один, а с двоюродным братом Жоржем Ведринским, приехавшим в Киев познакомиться с новой родней. Зная неистощимую доброту и гостеприимство Филиппа Николаевича и его супруги, он решился привезти гостя без предварительного разрешения и надеялся, что ему извинят это.
Сияя счастьем, Надя немедленно передала родителям содержание письма и было решено, что Зоя Иосифовна с дочерью отправятся на станцию встречать приезжавших. Вопрос о приеме и устройстве гостей еще обсуждался, когда явился адмирал и узнал новость.
– Теперь ты не уедешь, крестный! Ведь ты должен познакомиться с моим женихом, ты его еще не видел, – упрашивала, ласкаясь, Надя.
– Да, да, она права, Иван Андреевич. А я приведу еще один хороший довод, чтоб ты остался, – сказал Замятин, складывая письмо, которое читал. – Катя Тутенберг, или, вернее, m-me Морель, приезжает сюда с Милой, и ты, конечно, не захочешь уехать, не повидав дочки бедной Марии Петровны.
Адмирал вздрогнул, видимо, удивленный, и спросил:
– Они едут сюда? Зачем?
– Затем, что, как пишет мне m-me Морель, Мила желает помолиться на могиле матери и взглянуть на места, где та жила и так трагически погибла.
– Правда, она никогда не была здесь, насколько я знаю, – заметил адмирал. – В сущности, я не знаю ничего ни о ней, ни о Кате. После отъезда Петра Петровича я потерял их из вида. Я ушел тогда в кругосветное плавание, а когда вернулся назад, Петр Петрович уже умер. После этого я долго служил на Дальнем Востоке, но… дочь Вячеслава, или, вернее, Красинского, никогда не внушала мне особенной симпатии.