– Что ты говоришь, отец? Можно ли чувствовать боль в несуществующей руке? – смеясь и недоверчиво спросила Мила.
– Как это ни странно тебе кажется, тем не менее имеются тысячи случаев, подтверждающих необъяснимые боли и упорное ощущение в отнятых руках и ногах. Могу рассказать тебе по этому поводу два случая, из которых один произошел при мне, а другой я знаю со слов знакомого американского хирурга, который был свидетелем подобного явления в 1881 году в Скалистых горах. [9]
Вот его рассказ:
«Я осматривал с приятелями, – говорил он, – механическую лесопильню; один из моих спутников поскользнулся, неосторожно взмахнул рукой и пилой ему покалечило предплечье. Потребовалась немедленная ампутация, а до города было далеко. После операции отрезанную руку положили в ящик с опилками и зарыли в землю. Немного время спустя, уже будучи на пути к полному выздоровлению, приятель мой стал жаловаться на боль в отнятой руке, поясняя притом, что чувствует, будто рука полна опилок и что в палец всажен гвоздь. Жалобы его продолжались, а боль мучила до того, что лишила сна. Окружавшие начали опасаться за его рассудок, а мне вдруг пришла мысль побывать на месте происшествия и, – как это ни странно может показаться, – когда я обмывал потом вырытую из земли руку и очищал ее от опилок, то увидел, что гвоздь от крышки действительно вошел в палец. Но это еще не все: больной, находившийся за несколько миль от меня, говорил в это время своим друзьям: «Льют воду на мою руку и вынимают из нее гвоздь. Вот теперь мне гораздо лучше…»
– Просто непостижимо, – прошептала Мила. – А ты сам что видел, папа?
– В Париже я знал одного американца, Самуила Моргана, который служил на фабрике швейных машин Зингера. Вследствие бывшего с ним несчастья, ему отняли руку до плеча и я частенько навещал его. Не раз жаловался он на боль в плече и судороги в отсутствовавших пальцах; тогда вспомнился мне рассказанный тебе случай, и я попросил лечившего Моргана доктора приказать вырыть ампутированную руку. Тот посмеялся надо мной и отказал; но ассистент, молодой врач, добыл-таки ящик, и мы вместе открыли его. Оказалось, что втиснутая в слишком малый ящик отрезанная рука была согнута и вообще очутилась в таком положении, которое могло бы вызывать в живой руке ощущение боли, подобной той, на которую жаловался Морган. Ассистент был поражен обнаруженным обстоятельством и просил растолковать ему это явление, что я исполнил очень охотно; а он, в ответ, описал мне бывший с ним случай, остававшийся до тех пор загадкой. Он видел рабочего с отрезанной ногой, который держался так, будто у него обе ноги были в целости.
Я объяснил ему, что находившийся в сильном волнении человек бессознательно оперся на астральную ногу, которая на мгновенье отвердела под влиянием болевого импульса. Сказанное мной доказывает бесспорно существование астрального тела, независимого от обрастающей его плоти; а если существует форма, то на ней можно восстановить материю, и остается только найти для этого способ. Но его найдут, потому что он, бесспорно, существует. Однако довольно об этих мудреных предметах; займемся-ка лучше тем, что касается тебя лично.
Я знаю, что г-жа Морель желает уехать; не удерживай ее более и поезжайте в Киев, где ты увидишь своего милого Мишеля. Я же сказал тебе все, что хотел сказать.
– Благодарю, папа. Я жажду его увидать, а вместе боюсь предстоящей мне борьбы с Надей. Это будет тем более тяжело, что он не любит меня, я это знаю.
Мила вздохнула и судорожно сжала руки.
– У Нади без того будет много забот и потому не хватит ни времени, ни желания состязаться с тобой, – насмешливо заметил Красинский. – Дела Замятиных очень плохи, разорение их неизбежно, и… кто знает, переживет ли его старик? А лихой Мишель наделал уже много долгов, которые ты будешь иметь удовольствие платить. Ха, ха, ха! Впрочем, ты можешь позволить себе эту роскошь, – ведь ты богата.
– У Масалитинова долги? Возможно ли? Он – такой аккуратный! – проговорила изумленная Мила.
– Да, конечно, но с моей помощью он стал игроком и притом несчастным. Помнишь ты сестру Демению? Она много принимает у себя и в ее доме тайный игорный притон. Я устроил, чтобы его завлекли туда; а так как мы располагаем множеством действительных средств всякого рода, то графиня сначала заинтересовала Мишеля своей особой, а потом заставила его играть, и тот продулся. Теперь он надеется поправить дела Надиным приданым, а та через несколько недель будет нищей. Свадьба расстроится и тебе останется подобрать отставного жениха со всеми его долгами.
Мила ничего не ответила и глубоко задумалась. Вдруг она выпрямилась и неожиданно спросила:
– Скажи мне, папа, к чему на свете зло, и так ли оно могущественно? Зачем совершают люди преступления, ненавидят и истребляют друг друга? Мне хотелось бы разъяснить себе этот непонятный вопрос.
Красинский лукаво ухмыльнулся.
– Зло, дитя мое, неизбежная вещь в нашем мире, который населен людьми, обуреваемыми всякими страстями и встречающими ежеминутно преграду своим вожделениям; а так как человек жаждет исполнения своих желаний, то и стремится уничтожать стоящие на его пути препоны. Отсюда и вытекают те его поступки, которые ты называешь «преступлениями», а в сущности, это – практическое осуществление во всей полноте воли человека, чтобы заставить судьбу исполнить испытываемое им желание. Таков изначальный закон: сила одолевает слабость, а потому и идет вечная борьба двух лагерей: слабого, или так называемого «добродетельного», с сильным, именуемым его противниками «злым» и «преступным». В каждом живом существе насаждены желания, только жажда удовлетворения их постоянно подавляется в душе праведного, то есть слабейшего, понятием «греха». Между тем одному грех как будто дозволен, а другому нет; а это потому, что, если природа и творит всех равными, то условия жизни создают между ними весьма большое различие. Поэтому возникает неизбежная борьба, а так как «слабому» она воспрещена, то он обыкновенно и погибает, побежденный «сильным», который уже ни перед чем не останавливается и не разбирает препятствий по пути к достижению своей цели. Он смело, не моргнув глазом, совершает такие деяния, которые слабый, напуганный «грехом», прозвал «преступлениями». Бессильный своей «добродетелью», тот глупо гибнет, и некому помочь ему, потому что в сильном, который один мог бы еще пособить, он усматривает «преступника», «искусителя», а не то «дьявола». Он ищет света и бежит от мрака, а ведь свет-то далек от него, и только неимоверным трудом удастся ему, может быть, слиться с ним силой своих излучений, иначе говоря молитвой. Сильный же, наоборот, любит мрак, и отлично ориентируется в окружающей его тьме, которая пособляет ему и служит вместе с тем убежищем. В планетной иерархии земля наша занимает очень скромное место, и это ее несовершенство отражается на ее обитателях, которые с начала мира пожирают друг друга. Таково уж неизбежное следствие этого убожества: для существования надо питать пылающий в нас жаркий огонь желаний. Заурядный человек жаждет всего, что доставляет ему благосостояние и щекочет его инстинкты; он ревниво стережет то, что дает ему наслаждение, и ненавидит каждого, в ком подозревает соперника, помеху в достижении желанной цели; а над всеми другими стремлениями преобладает одно: устранить того со своего пути, т. е. уничтожить. Он не потерпит существования другого, который мог бы лишить его уже предвкушаемого наслаждения. Зависть и ревность гложут всякую тварь на Земле, и такая обоюдная жадность замечается даже во всех трех царствах. Желание заместить собой другого является основанием, двигателем к восхождению в невидимое, потому что это стремление обостряет все мозговые функции. Чувства эти считаются низменными; но зато – это черви, подтачивающие стены, за которыми скрываются тайны великой лаборатории абсолютного знания. Слова «раздавит друг друга» кажутся жестокими и недостойными; а между тем такое явление ежедневно почти, хотя и без нашего ведома, повторяется каждым из нас. Не давит разве наша нога тысячи невинных насекомых, занятых своей мирной работой? А ведь мы остаемся совершенно равнодушными перед этими гекатомбами…