Хозяин гостиницы с угодливыми манерами подошел к ним и заискивающе сказал:
— Мне кажется, вы напрасно подозреваете Мельхиора в темных делишках. Он бесспорно человек богатый и умный. Точно никто не знает, из какой он страны, но вернее всего из Египта…
— Не удивительно, что ты так хорошо отзываешься о нем, бен Эзра! — засмеялся один из гостей. — Ты знаешь, как наполнить свой кошелек золотом. Надо быть глупцом, чтобы бранить курицу, несущую золотые яйца… Со своего постояльца ты наверняка дерешь вдвойне! Деньги всегда создают хорошую репутацию!
Эзра улыбнулся и стал убирать пустые кубки.
— Должно быть, вы правы, — добавил он немного спустя. — Хозяин не станет ругать щедрого постояльца… Но все же вы зря опасаетесь Мельхиора, его поведение всегда безупречно, он никому не делает вреда.
— Откуда ты знаешь? — не унимался спорщик. — Имеющие превосходную репутацию очень часто оказываются чародеями и колдунами. Доказательством может служить грешный Пророк из Назарета. Разве у Него не лицо ангела? А Он проклял священный храм и уверял, что от его былого величия не останется и следа. За это одно Он достоин смерти. Назорей только глянул, и Пилат чуть не сошел с ума.
— Да, да! Верно! — поддержали спорщика товарищи.
Вспомнив о предстоящей казни, вся компания встала. В то время как посетители расплачивались с хозяином, шум на улице стал сильнее. Все невольно переглянулись и, поскорее закончив расчеты, выбежали из гостиницы. Огромная толпа запрудила главную улицу так, что торговцы, ведя нагруженных мулов, не могли расчистить себе проход и сворачивали на боковые улочки. Уже начиналась давка и паника. Громко плакали потерявшиеся дети, взвизгивали женщины. Впереди толпы вели Назорея в колючем венце. За Ним четыре человека несли большой крест, основание которого волочилось по земле — целиком поднять его на плечи им было не под силу.
Голгофа — Лобное место, где казнили преступников, находилась недалеко от городской стены. Туда и направлялось шествие.
Скоро к нему присоединились еще двое — Мельхиор и Варавва.
Варавва был одет в тунику и плащ темно-пурпурового цвета с золотой каймой, борода и волосы приведены в порядок. В таком виде он совсем не походил на грязного полуголого разбойника, кем и был еще рано утром. Варавва не отходил от нового знакомого, боясь упустить его из виду. Но главной его заботой было видеть в толпе высокую белую фигуру осужденного Царя Иудеев.
— Преступление — казнить невинного! — бормотал он.
— Нет, не преступление, если народ желает этого! — возражал ему Мельхиор, и было трудно понять, с иронией или всерьез он говорит. — Убивать безгрешного — всегда наслаждение для грешника. Разве не ставят ловушки певчим птицам и не вонзают нож в горло молодой лани? Разве грубая рука не рубит под корень дерево и не гибнет цветок под ногой безжалостного прохожего? Все стремятся уничтожить красоту и чистоту! Беспорочным телом и ангельской душой обладает этот увенчанный шипами Властитель многих стран, а посмотри, сколько нас идет, чтобы увидеть, как Он умрет!
Варавву озадачили слова «Властитель многих стран», и он шел, повторяя их в уме и стараясь понять.
Многочисленная толпа вдруг остановилась. Огромный крест выскользнул из рук несших его людей, и они безуспешно суетились возле, пытаясь снова водрузить его на плечи. Но им это не удавалось, и они решили передохнуть. Один из них приметил в толпе огромного широкоплечего человека, удлиненный разрез глаз которого и одежда вызывали предположение, что он не принадлежит к народу Израиля.
— Симон! Иди сюда! Помоги нам, Киринеянин!
— В чем я могу помочь? Избавить Иерусалим от всех воров и мошенников? Но тогда город опустеет!
В словах великана были независимость и даже дерзость. Но увидев светлый Лик Приговоренного, он уже другим, почтительным тоном спросил:
— Кто этот Человек? Царский сын?
— Ты, должно быть, сильно навеселе, если в опасном преступнике видишь царского сына, а нас называешь ворами и мошенниками, собака!
— Пусть он несет крест Назорея! — послышалось из толпы.
— Да, да! Пусть несет! Это подходящее наказание для глупого Киринеянина!
Верзила Симон хотел расправиться с обидчиками по-своему и кулаками расчистить себе путь к отступлению, но вдруг встретил ясный взгляд Христа. И ноги сами понесли его к тому месту, где лежал крест.
Его с радостью встретили усталые носильщики.
— Пусть поработает твоя широкая спина, Симон! А где твои сыновья?
— Дались вам мои сыновья! — пробурчал гигант.
— Один пьянствует, а другой торчит у менялы, — ответил за Симона стоявший рядом маленький бродяга.
— А ты болтаешь лишнее, — хотел дать тычка дерзкому мальчишке Симон, но передумал и ограничился наставлением:
— На моей родине тебя бы высекли за то, что ты открываешь рот, когда тебя не спрашивают! В Киринее уважают старших!
— Это ты-то старший! Ты — раб, покрытый грязью! Неси крест, да смотри не споткнись!
Симон колебался: мальчишке все-таки стоит наподдать. Но как отнесется к этому толпа и стража? А главное, ему мешали это сделать печальные глаза Ведомого на смерть. Наверное, по велению этих глаз Симон не сопротивлялся, когда несколько человек с шутками и насмешками подняли огромный крест и возложили эту непомерную тяжесть на его плечи.
— Хорошо ли тебе, великан из страны гор и моря? — кричала из толпы старуха, грозя своим сморщенным кулачком. — Будешь хвастаться своей Киринеей и силой, которую она тебе подарила? Мы еще услышим, как затрещат твои кости, киринейский разбойник, осмелившийся ругать детей Израиля!
Симон не отвечал. Обхватив основание креста своими могучими руками, он нес на спине страшную тяжесть с удивительной легкостью.
Римляне восхищались и завидовали этой геркулесовой силе.
Центурион Петроний подошел к нему поближе и тихо, сострадающе спросил:
— Ты сможешь донести крест до Голгофы?
— С этой ношей я дойду до края свет, — грубый бас Симона дрожал от глубокой нежности. — Мне она кажется легкой, как тростинка.
Петроний недоуменно посмотрел на него, но ничего не сказал. Толпа снова качнулась вперед, как волны неспокойного моря. Ее вел за Собой Человек с божественным лицом.
Впереди была Голгофа.
Солнце стояло в зените. Прямые лучи, острые, как иголки, доставали и жалили все живое. Природа притихла, словно умерла. И это затишье являло полную противоположность настроению толпы. С каждым шагом бешенство ее удесятирялось от жары и усталости.
Солдаты часто останавливались у винных лавок, чтобы пополнить запас в своих фляжках, очень быстро пустеющих по такой жаре. Многие иудеи следовали их примеру, чтобы освежить горло, забитое пылью.