Вся вселенная, казалось, ждала мгновения — водружения креста.
И вот палачи подозвали сотника, чтобы тот мог удостовериться в добротности их работы — гвозди плотно вонзились в тело Страдальца.
Петроний подошел с замирающим сердцем, глаза его затуманились. На этот раз Божественные очи не взглянули на него, они смотрели вверх, на небеса, как бы вбирая в Себя всю огненную силу сияющего солнца.
Сотнику вдруг показалось, что внезапно потемневшее светило отбрасывает какую-то загадочную тень. Он протер глаза, но таинственная тень — как от расправленных крыльев — все лежала на земле. Остальные, по-видимому, ничего этого не видели, их внимание было поглощено поднятием креста.
Озадаченный, Петроний отошел в сторону, и шестеро сильных, мускулистых людей нагнулись, чтобы довести свое дело до конца. Но напрасно они прилагали все усилия и пот градом лил с них — крест с Божественным Страдальцем не поднялся с земли ни на пядь.
— Я же сказал, что Он геркулес, — сказал один из них. — Видно, нам не обойтись без Симона. Эй, Киринеянин, где ты?
Толпа раздвинулась и вытолкнула угрюмого силача.
Он покорно подошел к подножию креста и сказал палачам:
— Поднимайте верхние бревна.
Те не возражали — Киринеянин добровольно избрал самую большую тяжесть, которая придется на его долю, когда будут устанавливать крест.
Все — и палачи, и зрители — были так увлечены тем, удастся ли водрузить крест непомерной тяжести, что не заметили, как с невероятной быстротой распространились непонятные сумерки.
Толпа следила за Симоном Киринеянином. С умиленным видом грубый великан обеими руками взялся за крест и медленно, но уверенно стал приподнимать его от земли, пока кровоточащие ноги Христа не оказались на груди силача. Шестеро у других концов креста еле поспевали за ним.
Лицо Симона потемнело от напряжения, но он выдержал, и скоро крест с Распятым Милосердием был вдвинут в яму на самой вершине горы.
Он упал с глухим звуком, словно ударил в самый центр земли, и несколько мгновений раскачивался как дерево во время бури, но его быстро укрепили, и он стоял, значительно возвышаясь над двумя другими, где висели разбойники.
Сделав все, что от него требовали, Симон отошел от Символа спасения, обагренный кровью Невинной Жертвы, которая жгла его как огонь. Он запахнул свою одежду, чтобы скрыть кровавое пятно, как прячут чудесный талисман от посторонних глаз. Оно причиняло страдание, как если бы сам Симон был ранен, но это переживание наполняло его душу восторгом. Земля вокруг него кружилась, как водоворот, и он шел пошатываясь, тихо повторяя слова надписи над Божественным Мучеником:
— Иисус Назорей — Царь Иудейский…
Толпа торжествовала: для Безвинной Жертвы начались медленные предсмертные муки.
Бешеные, восторженные, оглушающие крики неслись все дальше и дальше с Лобного места и долетали до светлого храма Соломона, над которым предвестниками бури клубились тучи пыли.
Вопль кровожадных варваров неожиданно продолжился другим звуком — глухим ударом отдаленного грома. Он перекатывался в небесах сурово и гневно, и потрясенный народ оторвался от зрелища жестокой пытки и вдруг увидел, что небо потемнело и солнце почти полностью закрыто черной тучей. Распятый на кресте Сын Божий казался в этом сумраке белее снега.
Вдруг толпа замерла, прикованная к месту сверхъестественной силой. Не смея шевельнуться, люди пристально смотрели на высокий крест с распятым на нем Божественным Страдальцем. Животный страх леденящим ветром проник в их души.
А небеса все темнели, и не умолкали грозные удары грома.
Серый, непроглядный, как темная завеса, туман опускался на землю. Природа приняла какой-то призрачный вид. Линия римской охраны растворилась во мгле, и на том месте, где стояли солдаты, лишь иногда мелькал стальной блеск оружия. Стиснутые толпы слились в огромное темное пятно. Хорошо виден был только высокий крест с белеющим телом Божественного Распятого.
Очерченный резко и отчетливо, крест принял гигантские размеры, простираясь с востока на запад, от земли до самого неба.
Вдруг молния разорвала пространство, осветив его ярко-синим оттенком; грянул оглушительный, перекатистый гром. Мужчины побледнели, женщины закричали, даже невозмутимых римских воинов охватил суеверный страх: наверное, это колесница сурового Юпитера катится по небесам, значит, ярость его перешла все границы. Но неужели он гневался потому, что распяли какого-то Назорея?
Чутким к настроению толпы, Каиафа забеспокоился. Эта буря, начавшаяся в момент распятия, могла повлиять на невежественную чернь — как бы толпа не подумала, что небесные силы хотят отомстить за смерть галилейского Пророка.
Ему хотелось поделиться своими опасениями со стоящей рядом Юдифью. Когда Каиафа наклонился над ее ухом, внезапно яркий свет озарил всю Голгофу. Солнце вырвалось из-за туч, и его огненные лучи залили землю.
Люди повеселели, ободрились, а Каиафа торжественно подошел к кресту смиренного Страдальца и крикнул:
— Разрушающий храм и в три дня Созидающий, спаси Себя Самого — сойди с креста.
Толпа одобрительно засмеялась. Даже угрюмые римляне ухмыльнулись: если Он действительно Чудотворец, пусть покажет Свою силу!
Каиафа довольно улыбнулся — ему удалось снова заинтересовать толпу зрелищем казни. Все еще стоя перед крестом, он хладнокровно смотрел, как капля за каплей сочилась кровь Пророка.
Хитрый Анна, напустив на себя лицемерную жалость, тоже подошел поближе и, мягко потирая руки, тихо, но внятно сказал:
— Других спасал, а Себя не может спасти! Сойди с креста, и мы уверуем в Тебя!
Агонизирующий Ганан услыхал эти слова и из последних сил присоединил к ним свои проклятия.
— Богохульник, — хрипел он, бешеными глазами глядя на Светлую Голову в терновом венце, склонявшуюся все ниже и ниже. — Хорошо, что Ты умираешь, хотя я с наслаждением увидел бы на Твоем месте Варавву. Бели Ты не лживый Пророк, а Христос, спаси Себя и нас!
Другой разбойник, тяжело и редко вздыхая, с трудом поднял голову.
— Ганан, побойся Бога! Мы осуждены справедливо… А Он ничего плохого не сделал…
Собрав оставшиеся силы, он повернулся в сторону распятого Христа. Удивление, восхищение и надежда озарили лицо страдальца, потухающие глаза его засияли.
— Помяни меня, Господи, — сказал он тихо, — когда придешь в Царство Свое.
Медленно, с нежной кротостью Христос поднял голову, и лучезарные глаза с выражением вечной любви посмотрели на просящего. Тихий, бесконечно грустный голос произнес:
— Истинно говорю тебе, ныне же ты будешь со Мною в раю.
При этом обещании раскаявшийся грешник улыбнулся. Гримаса боли сошла с его лица, голова опустилась на грудь, мышцы перестали дрожать. Он успокоился.