23.00. Вылезли из окна спальни (Жиртрест рискнул и пошел по лестнице) и, проделав обычный путь через часовню, встретились под лимонным деревом во дворе Глока. На этот раз купаться мы не собирались и, обогнув директорский особняк, перебежали три крикетных поля и очутились за кладовыми у поля сборной старшеклассников. Если кому интересно, это все были приготовления к субботнему вызову духов.
Тихим шепотом Жиртрест снова озвучил план субботнего вечера. (Почему мы не могли планировать в спальне? Да потому, что Жир заявил, что это слишком близко к «эпицентру» сеанса и Манго может услышать, как мы шепчемся.) Гоблин закурил сигарету с каким-то странным запахом и передал по кругу. Геккон закашлялся, и мне пришлось сделать очень глубокий вдох, чтобы не последовать его примеру. Спустя несколько минут все вокруг стало каким-то странным, как во сне. Гоблин снова закурил, я затянулся еще раз, а после этого уже не чувствовал ничего… я словно парил. Потом я понял, что мой сон сбывается — я умею парить! Где Аманда и ее гамбургер? М-м-м, гамбургер. Что-то я проголодался…
Внезапно Рэмбо бросился на меня. Все запаниковали и зашикали друг на друга. Луч фонарика приближался, прыгая по полю. В моей груди забился барабан. У меня закружилась голова, перед глазами поплыло — все это было слишком похоже на сон. Лучик был все ближе, он танцевал со мной. Меня словно загипнотизировал этот пляшущий огонек. Потом я понял — это не фонарик, а гигантский светлячок, который прилетел за мной. Он отвезет меня домой. Рэмбо зажал мне рот, и лишь секунду спустя до меня дошло, что я пел «Вези меня, моя колесница»!
А потом мы побежали — вокруг были одни пятки. Я слышал за спиной какое-то сопение. Охранники спустили собак. В любой момент зверь мог повалить меня на землю и вцепиться в глотку. Я бежал и плакал, пытался закричать, но понял, что не могу произнести ни звука… Я боялся обернуться и посмотреть, что там, позади. Но если бы я не обернулся, то так бы не узнал свою смерть в лицо… По крайней мере, если бы я взглянул в глаза той собаке, она бы увидела, что я плачу, и, может, остановилась бы, склонила голову набок, как делают собаки, и даже сочувственно поскулила бы. Умри, как мужчина, Мильтон, услышал я чей-то голос — неужели свой? Собравшись с духом, я обернулся, но не увидел никакой собаки, только Геккона — моего друга Геккона. Его глаза горели, а по лицу текли слезы.
Так мы и стояли, вцепившись друг в друга, обнявшись. И плакали.
Проснулся свеженьким и довольным. Потом посмотрел вниз и увидел, что проспал всю ночь в кроссовках. Воспоминания о вчерашней ночи пришли вспышками, как кошмарный сон, который вспоминается по частям. Перед перекличкой взглянул на Геккона; тот отвел глаза. Значит, мне это все не приснилось. Воспоминания всплывали одно за другим: фонарик, вонючие сигареты, собаки, которые оказались вовсе не собаками…
Перед уроком английского все-таки нагнал Геккона. Но не успел и слова вымолвить, как он похлопал меня по спине и сказал:
— Все нормально, Малёк. Я тоже ничего не помню.
Мы пожали друг другу руки и разошлись. Когда больше ничего не помогает, попробуйте, как страус: голову в песок — и делов-то.
18.00. Верн явился на ужин и сел за стол вместе со всеми. Он выглядел намного нормальнее, не нес бредятину и даже попросил Саймона передать ему томатный соус. Может, доктор Зу все-таки не шарлатан? Я видел, что у Рэмбо руки чешутся врезать Верну, но, поймав на себе ястребиный взгляд Лутули, он передумал.
Опять приснилось, что я парю в небе с Амандой и ее гамбургером. Уверен, во всем этом есть скрытый смысл. Может, рассказать об этом сне доктору Зу? И тогда он наконец посоветует мне что-нибудь насчет отношений с девочками?
Гоблин отрицает, что сигареты были испорченные. Сказал, что их сделал дома его брат и они содержат натуральное средство, которое, возможно, является лекарством от рака. Бешеный Пес считает, что это была трава, а Саймон — что ройбуш (его дядя курит ройбуш каждый вечер — он астролог). По правде говоря, все предпочитают не обсуждать нашу ночную вылазку. Может, остальные тоже не в состоянии отличить реальность от вымысла?
23.50. Безумная восьмерка (за исключением Человека Дождя) приготовилась к великому моменту. В конце концов, не каждый день мы пытаемся вызвать дух покойника в доме Божьем. Жиртрест и Саймон, который может хромать уже без костылей, спустились по лестнице, а мы пошли знакомым маршрутом через крышу ризницы и попали в часовню.
23.56. Собравшись в «эпицентре», подозрительно оглядели ту самую балку, на которой висел Макартур. Жиртрест закрыл дверь, погрузив нас во мрак, и в тот же момент уровень напряжения в часовне зашкалил. Наш главный шаман не спеша зажег свечи и ароматические палочки и приготовил все к появлению Макартура. Стрелка часов на большой башне подползла к двенадцати, и забил гонг. Согласно плану, мы взялись за руки и встали в круг. У меня вспотели ладони — впрочем, у Гоблина и Геккона, чьи руки я держал, они были тоже мокрые. Махнув рукой на свои обычные ритуалы, Жиртрест заговорил четким, глубоким голосом.
— Мистер Макартур, — произнес он, словно обращаясь к учителю, — мы на вашей стороне. Мы пытаемся расследовать обстоятельства вашей смерти. Но без вашей помощи у нас ничего не получится. — Последовала пауза, после чего Жиртрест продолжил: — Почему ваш призрак до сих пор гуляет по этим коридорам? Что мешает упокоиться вашему духу? Мы здесь, чтобы помочь. И просим вас подать знак.
Тишина. Ни писка. Прошло несколько секунд… все было тихо.
— Мистер Макартур, — в голосе Жиртреста слышалось отчаяние, — откликнитесь! Мы пришли разгадать тайну вашей смерти!
Гоблин и Рэмбо с трудом сдерживали смешки. Геккон все же заржал, но поспешно зажал рукой рот. Тут и я не выдержал — все тело сотрясалось от смеха, и в попытке задавить истерику я чуть не проглотил половину своего шарфа. Жиртрест вытаращился на нас с неприкрытой злобой. Мы смотрели на него. У меня задрожала нижняя губа. Внезапно разразился хаос — Геккон покатился со смеху и упал за скамью; все остальные загоготали, как индюки. Рэмбо хватался за промежность, боясь описаться от смеха. Саймон, сидевший в кресле преподобного, согнулся пополам и ловил ртом воздух. Все это время Жиртрест свирепо таращился на нас, качая головой и бормоча себе под нос.
— Ну всё! — выпалил он, задувая свечи. — Знаете что? В следующий раз я пойду один — кто-то явно еще не дорос до спиритических сеансов! — Сунув свечи в потертый рюкзак цвета хаки, он выбежал из часовни, по дороге опрокинув стопку «Традиционных и современных псалмов».
Когда тяжелая дубовая дверь захлопнулась, на секунду повисла тишина, а затем мы снова зашлись в истерике. Это было здорово — несколько месяцев тайных собраний, вызова духов и прочей жути закончились самым продолжительным приступом смеха в истории Безумной восьмерки.
Жиртрест целый день с нами не разговаривал. После службы они с Джеффом Лоусоном укатили к последнему на ферму. С того дня, когда я рассказал Джеффу о его прадеде, мы с ним почти ни словом не перекинулись. Геккон считает, что он влюблен в Аманду по самые уши и ревнует, потому что мы с ней поем дуэтом. У них с Жиртрестом свои дела, и больше им никто не нужен. Видимо, Лоусон — единственный, кто до сих пор верит в «загадку Макартура».