Ночь мы провели в одной из восьмиугольных башен, о которых я говорил выше, но хотя она и пострадала от времени, все-таки служила надежным убежищем. Тем не менее, эта ночь оставила во мне ужасное воспоминание. Рычание диких зверей и рев слонов, обнаруживающих смутную тревогу, не дали нам спать. Мы уже сожалели о своем смелом предприятии, не зная еще, что ожидает нас впереди.
Следующий день начался бедой. Наш бедный проводник, желая осмотреть местность удалился от нас, и вдруг отчаянный крик возвестил о том, что с ним что-то произошло: его ужалила змея, и он умер в несколько минут. Пропускаю подробности, но вы можете представить наше положение. Наше желание было вернуться, но через несколько часов оказалось, что мы заблудились. Не подлежало сомнению, что рано или поздно мы погибнем, если не сумеем выйти из леса: но как ориентироваться в этой непроходимой чаще? Мы не знали даже, где искать приютившую нас башню, а без нее мы окончательно погибли бы.
В мрачном отчаянии и ужасном расположении духа мы брели куда глаза глядят, возмущаясь равнодушием индусов, и, наконец, приказали пустить слонов наудачу, в надежде, что инстинкт умных животных, может быть, приведет их к какому-нибудь выходу из леса. Солнце стояло высоко, судя по огненным лучам, пробивавшимся иногда сквозь чащу зелени, как вдруг произошла встреча, которая в то время показалась нам спасением.
Это были два факира: один — укротитель змей, так как весь был опутан кобрами и разными ядовитыми пресмыкающимися, а другой — однорукий, худой и полунагой — вел на веревке тигра. Должен сказать, что за полтора года нашего путешествия я изучил индустанское наречие и говорил на нем свободно, что облегчало нам сношения с туземцами, барон же, как ни старался изучить язык, говорил дурно и каждый, по первой его фразе, узнал бы в нем иностранца. На этом основании к факирам обратился я, объяснил им наше положение и попросил проводить к выходу из леса.
С минуту они шепотом совещались, а потом один сказал мне, что мы находимся очень далеко от выхода и можем добраться до него только поздней ночью, рискуя попасть в какой-нибудь торфяник, если не пожелаем поискать приюта где-нибудь поближе. Поэтому они предложили провести нас в ближайшую поблизости пагоду, куда направлялись сами, с тем, чтобы переночевать там, а утром они нас проводят. Ничего не оставалось, как согласиться, и, обещав факирам щедрую награду, мы тронулись в путь. Пагода, куда нас привели, очевидно была очень древней: около нее были разбросаны разного рода строения и все окружала пышная растительность. Под портиком с колоннами, воздвигнутом в чаще леса, виднелась исполинская статуя сидящей женщины с львиной головой: я узнал в ней богиню Кали, злобную супругу бога Шивы, пожирательницу людей и демонов. Изображение страшной богини произвело на меня неприятное впечатление, которое, однако, сгладилось, когда старый брамин, переговорив с факирами, вежливо пригласил нас войти и отдохнуть.
Нас привели в одно из прилегающих к пагоде зданий и предложили прохладительные напитки. Обращались с нами вежливо, но с большой осторожностью: в нашей просьбе осмотреть внутренность пагоды наотрез отказали, и нам пришлось ограничиться наружным осмотром древнего сооружения. На паперти сидели факиры-нищие, а на лужайке, у статуи Кали, виднелась кучка молодых и большей частью красивых женщин, вероятно, баядерки при храме. Вечером один из браминов предложил нам взглянуть на пляску священных танцовщиц и мы, конечно, согласились, зная, что такое зрелище стоит дорого и составляет доход браминов. Мы поужинали и курили, лежа на циновках, вдруг закрывавший дверь занавес поднялся и появились четыре женщины: две сели на полу с музыкальными инструментами, нечто вроде тамбурина и деревянного обруча с натянутыми на нем струнами, что должно было изображать гитару. Танцовщицам было от тринадцати до пятнадцати лет, т. е. они были в самом расцвете красоты, но на одну я тотчас перестал обращать внимание и любовался другой, которая танцевала, казалось, исключительно для меня.
В молодости индусская женщина вообще красавица, особенно по формам, потому что тело ее развивается на свободе, но юное создание, стоящее передо мной в восхитительной позе пластической грации, казалось, действительно оживленной статуей. На шее, руках и ногах сверкали каменья, а одеянием ей служили лишь газовая вуаль с золотой бахромой да бесподобные по красоте волосы, падавшие ниже колен. Я встречал в жизни много красивых женщин, но ни одна не могла сравниться с этой баядеркой. Ни разу еще не видел я такой величины глаз, к тому же полных особенного огня. Словом, это было олицетворение искушения… Не буду останавливаться на подробностях, но достаточно сказать, что Вайрами, так звали баядерку, околдовала меня, а когда на другой день мы не без удивления узнали, что наши слоны нездоровы и надо повременить с отъездом два-три дня, я вовсе не рассердился на это… Сумма, уплаченная за танцы, вероятно, удовлетворила браминов, а мое обещание пожертвовать втрое на храм, в знак благодарности за гостеприимство, было принято без возражений.
Мне беспрепятственно позволили наслаждаться обществом Вайрами, но каждый раз, когда она подавала мне чашу вина, меня охватывало страстное исступление, да и Вайрами воспылала ко мне страстью, ни глубины ни упорства которой я не подозревал: обыкновенно эти жрицы храма и любви хоть и очень сладострастны, но не влюбляются. Однако, когда страсть утихала и рассудок вступал в свои права, я чувствовал себя прескверно. Такая любовь запрещалась ученику «Братства восходящего солнца», и я не знал, что сказал бы учитель, узнав о моих похождениях. А больше всего меня беспокоило то обстоятельство, что в первый же раз, когда баядерка танцевала передо мной, крест на груди сделался холоден, как лед, а однажды утром он исчез вместе с кольцом. Кроме того, несмотря на необыкновенную красоту Вайрами, в ней было что-то отталкивающее, а порой ее глубокие, как бездна глаза загорались зеленоватым фосфорическим светом, и их выражение становилось хищнически жестоким, приводившим в трепет. В такие минуты она страшным образом походила, по взгляду, на своего неразлучного спутника, королевского тигра, присутствие коего внушало мне, признаюсь, страх и отвращение.
Огромное животное играло подле Вайрами роль комнатной собачки. Тигр слушался ее голоса и взгляда, точно понимал ее слова, валялся с нею, как котенок, по циновкам, а на меня всегда смотрел с лютой ненавистью и скрежетал зубами при моем приближении.
Когда я высказал Вайрами отвращение к ее спутнику, она ответила, смеясь:
— Я взяла Пратисуриа сосунком и воспитала его, но он кроток, как ягненок. Если я прикажу — он будет лизать твои ноги, но также и разорвет тебя, если я этого захочу. Поэтому, сааб, люби меня и не покинь бедную Вайрами, она умрет от этого.
В эту минуту ее глаза положительно походили, на глаза тигра, и я вздрогнул, когда после нескольких слов Вайрами грозный зверь с рычанием пополз ко мне и стал лизать мою руку.
Мы находились в пагоде уже дней десять, а наш отъезд все откладывался под самыми разнообразными предлогами. Несмотря на мой любовный угар, я стал чувствовать себя пленником и приписывал отсрочки влиянию Вайрами, за обладание которой меня собирались заставить раскошелиться. Я передал свои подозрения барону, но он только посмеялся надо мной, а сам был в восторге. Ему показали развалины вблизи пагоды, он делал раскопки и чувствовал себя так хорошо, что не имел желания уезжать.