— Нет, не выглядишь. — Тереза поставила на стол тарелку с сандвичами и домашней лапшой и, налив два стакана лимонного чая, села напротив. — Я беспокоюсь о тебе, Джина. Ты уже два месяца с Адамом и совсем не кажешься счастливой. Ты думаешь, я не вижу?
— Мама...
— Ладно. — Тереза подняла стакан и сделала глоток холодного чая. — Ты хочешь ребенка, и я это понимаю. Естественное желание нормальной женщины. Я тоже хотела детей. Но я родила их от мужчины, который меня любил. И который любил своих детей.
— Я люблю Адама, — сказала Джина, откусывая сэндвич: зная свою мать, она не решилась бы выйти из-за стола, если бы на ее тарелке что-нибудь осталось. — Адам любил Джереми. И он будет любить и нашего сына. Он просто не сможет иначе.
Тереза перекрестилась, услышав имя погибшего сына Адама.
— Да, он любил мальчика. Но он очень изменился с тех пор.
Джина неловко поерзала на стуле, накручивая на вилку домашнюю лапшу.
— Это можно понять.
— Можно. Но дело все в том, что он так и застрял на этом. Тьма, поселившаяся у него внутри, становится все плотнее. И, похоже, он даже не хочет, чтобы она рассеялась.
— Ты не можешь знать этого.
Тереза невесело усмехнулась.
— А ты разве не видишь?
Джина вздохнула, выпустив из рук вилку.
— Ох, опять все сначала.
Тереза поставила стакан и, потянувшись через стол, похлопала Джину по руке.
— Что ж поделать, тебе придется выслушать меня. Пока я не заставлю тебя признать, что ты сделала ошибку, причинив тем самым только боль себе.
— Мам...
Тереза откинулась на спинку стула, сложив руки под своей внушительной грудью.
— Допустим, ты забеременеешь. И что тогда? Уедешь? Покинешь отца твоего сына? Ты уверена, что сможешь сделать это, не испытывая никакой боли?
Даже думать об этом уже было больно, не только признать, что, возможно, она сделала ошибку. Кроме того, Джина до сих пор продолжала надеяться, что ей не придется уезжать.
— У нас с Адамом договор.
— О, да, — презрительно хмыкнула Тереза. — Твой отец мне об этом твердит все время. Договор! Что это за способ устраивать брак?
— Извини; — начала Джина, накручивая на вилку следующую порцию маминой лапши, самой лучшей в целом мире, — но разве папа поехал в Италию делать тебе предложение не потому, что твои родители знали его отца и мать и думали, что вы двое можете стать хорошей парой?
Темные глаза Терезы сузились.
— Какая ты у меня умная.
— Довольно-таки, — улыбнулась Джина. — Во всяком случае, нашу семейную историю я неплохо знаю.
— Значит, тебе известно и остальное, — сказала Тереза, оттолкнувшись от спинки стула и ставя локти на желтую клетчатую скатерть. — Мой отец сказал мне, что я должна выйти замуж за Сэла Торино и отправиться в Америку. Я сказала: нет, я не могу выйти замуж за человека, которого не люблю. Но потом, когда к нам приехал Сэл, одного взгляда на него было достаточно, — Тереза помахала пальцем перед лицом своей дочери, — чтобы я поняла, что это правильный выбор и этому браку суждена долгая жизнь. Можешь ли ты так сказать про свой брак?
Накрутив на вилку следующую порцию лапши. Джина подняла глаза и, встретив тревожный взгляд Терезы, тихо произнесла:
— Я люблю Адама с тех пор, когда была еще совсем девчонкой. Какой тут один взгляд. Мне кажется, что я знала это всегда.
Тереза с досадой взглянула на нее.
— Это не то же самое.
— Нет, не то, — устало согласилась Джина. — Папа хотел жениться. Адам - нет. Но, - добавила она, — мы уже поженились. И я знаю, что небезразлична ему. Он заботится обо мне.
— Это еще не любовь.
— Да, но может ею стать. Я нужна Адаму. Я люблю его и не собираюсь от него отступаться. Ради нас же обоих. Неужели ты не можешь быть на моей стороне, мама? Пожалуйста!
Лицо Терезы дрогнуло.
Поднявшись, она обошла вокруг стола и остановилась позади Джины. Обняв дочь за плечи, она прижала ее к себе и, словно убаюкивая, покачала из стороны в сторону.
— Конечно, я на твоей стороне, дочка. Я твоя мама. И хочу для тебя того же, чего хочешь и ты.
Так было, и так будет всегда. Я только пыталась уберечь тебя от боли.
Джина прижалась щекой к ее теплой груди, испытывая чувство умиротворения от этого единственного источника, на который она всегда могла рассчитывать. А затем подумала об Адаме, вспомнила его лицо, ласковые руки, и ее сердце воспрянуло. Два месяца Джина жила с ним, любила его. Она вошла в дом Адама и очень надеялась найти дорогу к его сердцу.
Этот шанс стоил того, чтобы им воспользоваться. Она верила в это и должна была попытаться. Иначе всю жизнь се будут мучить сомнения, не слишком ли быстро она отступилась.
— Я знаю, мама, что делаю, — сказала Джина, и с каждым словом ее голос звучал все увереннее. — Иногда, только пройдя через боль, можно стать счастливой.
— Должен сказать, твоя жена понимает толк в лошадях, — сказал Сэм, просматривая записи поставок зерна на ферму.
— Да, — улыбнулся Адам, — понимает. — Перегнувшись через стол, он сделал несколько пометок в своем блокноте. — Я хочу, чтобы ты позвонил Фланаганам и заказал еще овса. Теперь, вместе с ее лошадками, нам потребуется его как минимум в два раза больше.
— Конечно. — Сэм откинулся на спинку стула, сцепив на животе руки. — И вот что удивительно, эти чертовы создания ходят за ней, словно дрессированные собачки. Прямо талант у девчонки.
У нее много талантов, подумал Адам. А самый главный — это талант превратить его хорошо налаженную жизнь в сущую неразбериху. Он с трудом мог найти для себя пару минут с тех пор, как вступил в эту маленькую свадебную сделку. А если это и удавалось, то все равно его мысли упорно возвращались к ней, к Джине.
— Ты слышишь этих детей? — сказал Сэм, наклоняя голову и прислушиваясь к доносящимся со двора звукам.
— Как их можно не слышать, — проворчал Адам, хотя изо всех сил старался не обращать внимания на всеобщее веселье, царящее за стенами амбара.
Улыбка замерла на лице Сэма. Выпрямившись, он потянулся за пачкой сигарет.
— Ты будешь звонить Сэмпсону насчет той сотни акров, которые он собирается сдавать?
— Да, — Адам с готовностью ухватился за новую тему, — я завтра позвоню ему в офис. Мы сможем...
То, что он собирался сказать, было прервано высоким пронзительным визгом.
Вместе с Сэмом Адам выскочил из амбара и остановился как вкопанный — визг перешел в заливистый звонкий смех.
Мальчонка лет пяти сидел верхом на рыжей цыганской лошадке. Его сестра, держа за руки родителей и прыгая от нетерпения, ждала своей очереди.