— У Иры был кавалер?
Фира развела руками.
— Понятия не имею. Могу лишь сказать, что она проявила себя как благородный, порядочный человек. Сеня ужасно переживал, когда Ира пропала, позвонил мне и, чуть не плача, спросил: «Ира не у тебя?» Когда с Катюшей случилось несчастье, он даже не вздрогнул, буркнул лишь: «Дурная материнская кровь, моего ничего нет», — а из-за Иры убивался. Бедная, бедная девочка. Небось ее мерзавцы убили, польстились на драгоценности и хорошую одежду. Сеня Ире ни в чем не отказывал, баловал, обвешивал золотом, он считал ее своей настоящей дочерью, а Катю не любил.
Разговор иссяк. Следовало откланяться и уходить. Но я никак не мог заставить себя встать с дивана. Фира смотрела на меня прекрасными бездонными глазами. В них застыло спокойное ожидание. И тут я, ощущая себя полным идиотом, почувствовал, как к моим щекам приливает кровь. Покраснев, словно глупый подросток, я совершенно неожиданно произнес.
— Фира, если вы сегодня свободны, мы могли бы пойти в ресторан или в Большой зал консерватории на концерт.
Госпожа Базилевич мягко улыбнулась, в ее лице не промелькнуло ни малейшего удивления, очевидно, она давно привыкла к тому, какое впечатление на мужчин производит ее красота. Но она не успела мне ответить. Дверь класса приоткрылась, и в щель заглянул маленький, тощенький мужичонка самого плюгавенького вида.
— Фира, — пропищал он, — извини, мне надо ехать к Левушке, тебе придется одной домой отправляться.
— Надо так надо, — спокойно ответила Фира, не выказывая ни малейшего недовольства, — не волнуйся, милый!
Тщедушное существо кивнуло и исчезло. Я пребывал в состоянии легкой растерянности, вновь повисло молчание.
— Больше спасибо, — нарушила томительную паузу Фира, — но я замужем и не могу принять ваше предложение.
Я постарался сгрести в кучу все самообладание. Замужем? За этим сушеным кузнечиком? Однако каким образом сей невзрачный тип сумел окрутить такую женщину? Надо было уходить, и тут я от растерянности ляпнул уж совершенную глупость:
— Ну я же не предлагаю вам развестись. Просто сходим куда-нибудь, и все.
Фира снова мягко улыбнулась:
— Спасибо, но я очень люблю своего мужа, и мне приятно проводить досуг лишь с ним!
Очевидно, на моем лице отразилось горькое разочарование, потому что Фира быстро добавила:
— Иван Павлович, вы очень привлекательный мужчина и обязательно найдете женщину, которая вас по достоинству оценит.
Внезапно я совершенно по-детски спросил:
— Вы полагаете?
— Всенепременно, — кивнула Фира и коснулась своей ладонью моего плеча, — я точно знаю!
Тут дверь снова распахнулась, и появилась группа детей, одетых в странные черные костюмы с белыми пятнышками.
— Эфирь Яковлевна, — заныли они, — мы вас заждались.
— Сейчас, крошки-доминошки, — улыбнулась Фира, — можете пока готовиться, а я гостя провожу.
Пришлось мне встать и нехотя двинуться к двери.
Дети, шушукаясь и толкаясь, выстроились изломанной линией.
— Что они будут делать? — спросил я.
Честно говоря, мне хотелось использовать любую возможность, чтобы задержаться хоть на пару минут.
— Мы готовили выступление, — охотно объяснила Базилевич, — в марте должен состояться концерт, посвященный юбилею нашей школы. Это танец «Домино».
— «Домино»?
— Ну да! Видите — дети изображают костяшки. Очень симпатично получается!
— Какая интересная идея! — восхитился я. — Вы гениальный педагог!
— Что вы, — смутилась Фира, — я всего лишь самый рядовой преподаватель музыки. Все уже давно придумано до меня. В живые шахматы играли еще во времена Римской империи.
— Надо же! — кивнул я. — Никогда не слышал о таком.
— Вы почитайте замечательную книгу Иосифа Гольцова «Люди и игры», — посоветовала мне Фира, — вот там об этом подробно написано. — Потом она отвернулась от меня, хлопнула в ладони и сказала: — Итак, танцуем!
Нора забрала у меня диктофон и велела:
— Так, послушаю это без тебя. Ты пока поешь!
Но мне совершенно не хотелось опять попасть в руки Муси и Ореста Михайловича. Очень тихо я прокрался в свою комнату. Вообще говоря, все идет к тому, чтобы сесть на диету, сегодня утром я не сумел застегнуть брюки, потом кое-как влез-таки в них, но испытываю дискомфорт, они явно стали мне малы.
Я, конечно, не Николетта, которая приходит в панику, увидев на своих сверхточных электронных весах прибавку в пятьдесят граммов. Но ведь неизвестно, сколько еще килограммов прилипнет ко мне: Муся и Орест Михайлович самой важной своей задачей считают «откармливание» хозяев. Хотя они же не привязывают меня к стулу и не впихивают в горло еду, кто мешает мне отказаться от ужина…
В комнате я перевел дух, зажег лампу и, включив тихо радио, начал раздеваться. Не привязывают к столу? Да, веревками они не пользуются, парочка применяет иную методу. Стоит вам отодвинуть от себя полную тарелку или вообще отказаться трапезничать, как из глаз Муси и Ореста Михайловича начинают изливаться потоки слез и они заводят речи о самоубийстве. Волей-неволей приходится есть.
Вообще говоря, своей пламенной заботой они довели нас с Норой почти до безумия. Никогда бы не подумал, что это возможно. Вот сейчас я вошел в комнату и увидел, что Муся расстелила мне постель, взбила подушку, а на одеяло положила теплую фланелевую пижаму, кстати, сие ночное облачение она купила лично. Я, извините за интимную подробность, предпочитаю спать в чем мама родила. Мне неудобно в куртке и брюках лежать под одеялом, к тому же жарко. На мой взгляд, лучше иметь теплое одеяло. Но у Муси имелось свое мнение по этому поводу, и она, не поленившись, сгоняла в магазин. Теперь мне предписывается спать в пижаме. Радует лишь то, что Муся не приобрела для меня ночной колпак и ночной горшок. Еще она удалила из моего ночника двадцатипятиваттовую лампочку и ввернула туда более мощную. Я люблю вечером читать в полумраке. Но Муся пришла в ужас:
— Вы испортите глаза!
Я попытался отшутиться:
— Ну сколько мне еще осталось! На мой век этих глаз хватит.
Сказал и горько пожалел об этом. Муся моментально захлюпала носом.