По окончании всех этих приготовлений пригласили жрецов и сановников. Тогда Хатасу встала и сказала твердым голосом:
— Уважаемые служители богов и вы, верные советники! Я созвала вас, чтобы вы лично услышали из уст самого обвинителя о преступлениях и святотатствах, в которых он обвиняет князя Хоремсеба. Будучи призванными охранять правосудие и наблюдать за тем, чтобы бессмертным воздавались должные почести, вы разберете это дело и вынесете свое решение, теперь же приблизьтесь, так как голос раненого слаб. Ты же, Сенусерт, приготовься записывать показания принца Саргона.
Когда все сгруппировались вокруг ложа, Сэмну приподнял раненого и, поддерживая его подушки, сказал ему:
— Теперь говори! Здесь собрались уважаемые люди, готовые тебя выслушать. Только излагай дело как можно точней, так как тот, кого ты обвиняешь, принадлежит к царской семье.
Слабым, прерывающимся, но ясным голосом начал Саргон свой рассказ. Когда у него затруднялось дыхание, врач давал ему питье, оживлявшее силы умирающего. Когда принц дошел до описания культа Молоха, среди египтян раздались восклицания ужаса и удивления. Тиглат смертельно побледнел.
С трудом окончив свои обвинения, Саргон, задыхаясь, упал на подушки.
— Воздуха, я задыхаюсь! — прошептал он. — Прикажите вынести меня в последний раз на плоскую крышу, я хочу видеть небо!
— Каковы будут твои приказания, фараон, в таком необыкновенном случае? — спросил один из великих жрецов, преодолев смятение, вызванное неслыханными разоблачениями Саргона.
— Я хочу, чтобы правосудие шло своим обычным путем, так же неумолимо, как если бы дело касалось простого смертного, — ответила Хатасу. — Оставайтесь и обсудите, какие меры следует принять, пока я буду с умирающим, оказавшим такую громадную услугу Египту.
Пока происходил этот диалог и все отвлеклись, Тиглат быстро наклонился к раненому и прошептал дрожащим голосом:
— Предатель! Ты изменил своему богу и отдал на смерть уважаемого человека своего народа. Будь проклят!
Подошла царица. По ее приказанию раненого посадили в кресло и несколько сильных мужчин вынесли его на самую высокую террасу. Затем носильщики удалились. Царица и Сэмну остались одни при умирающем. Затуманившийся взор Саргона блуждал по пейзажу, расстилавшемуся у его ног.
Закат солнца в этой стране — зрелище волшебное. Казалось, природа пустила в ход весь свой блеск, чтобы несчастному молодому человеку было трудней расстаться с жизнью. Он попытался что — то сказать. У него не хватило голоса. Кровавая пена выступила на губах, а потом ручьем хлынула кровь. Саргон опрокинулся назад, глаза его остановились. Легкая дрожь пробежала по телу, и он вытянулся неподвижно.
— Все кончено, фараон, он умер! — сказал Сэмну.
Быстро отступившая царица ничего не ответила. Спустя минуту она выпрямилась и провела рукой по глазам.
— Я должна спуститься. Ты тоже, Сэмну, приходи к нам на совет, как только отдашь необходимые распоряжения относительно покойного. Позаботься, чтобы тело Саргона было набальзамировано, как царские мумии.
Когда царица появилась среди сановников, она заключила по их разгоревшимся лицам и по общему волнению, что спор был очень горячий.
— Ну, на чем вы остановились? — спросила она, садясь в свое кресло.
Рансенеб, заменявший великого жреца Амона, почтительно приблизился к ней.
— Мы все того мнения, фараон, что прежде всего необходимо арестовать виновного. С этой целью комиссия, членов которой ты соблаговолишь указать, должна отправиться в Мемфис, где вместе с Аменофисом она посетит дворец и убедится в преступлениях князя и его сообщника.
— Нужно, чтобы комиссия располагала военной силой, — сказала Хатасу. — Тебя, Рансенеб, я назначаю руководителем следствия в Мемфисе. Завтра я сделаю все необходимые распоряжения, а вечером опять соберется совет, чтобы окончательно решить, какие следует принять меры, и выбрать членов комиссии. Все должно быть сделано очень быстро, чтобы никакой слух не предупредил преступника.
Оставшись одна, царица заперлась в зале. Самые противоречивые чувства разрывали ее душу. Известие, что Нейта — ребенок, которого она оплакивала, — жива, наполняло ее радостью. От мысли, что Тутмес, дерзкий мальчишка, осмелился употребить против нее чары, а потом убить на ее глазах брата Наромата, вся кровь кипела в ней. Но постепенно все слилось в одну гневную ненависть к Хоремсебу. Никакое мучение не казалось ей достаточным наказанием для наглеца, осмелившегося коснуться ее дочери своими нечистыми руками, для безжалостного виновника стольких кощунств. При одном воспоминании о нем кулаки ее сжимались, а душу наполняла неумолимая жестокость.
Несколько дней спустя, после отъезда комиссии в Мемфис, царица сидела утром в своей личной комнате. Это любимое ее убежище в часы свободы было полно воспоминаний об отце Тутмесе I, память которого была священна для Хатасу.
В глубине комнаты стояла статуя покойного царя. На этажерках были собраны вещи, принадлежавшие ему, и несколько трофеев, привезенных им из походов. Стены были украшены картинами великих деяний фараона: его победы на берегах Евфрата и охотничьи подвиги.
Многообразие предметов в комнате говорило о разноплановых интересах хозяйки. Здесь были орудия охоты и рыбной ловли, планы и модель строящейся усыпальницы в городе мертвых. Великолепно инкрустированная большая арфа в двадцать четыре струны стояла в углу, а на табурете лежала какая — то женская работа. Стоявший у окна рабочий стол был завален папирусами и табличками.
Глубокая тишина царила в кабинете и в соседних комнатах. Она нарушалась только сопением любимой собаки царицы, спавшей на полосатой подушке. Хатасу задумчиво сидела, откинувшись на высокую спинку кресла. Нахмуренные брови, мрачный взгляд и крепко сжатые губы доказывали, что мысли у нее были тягостные. И действительно, принятое ею решение, которое она готовилась объявить своему брату, стоило ей большой внутренней борьбы. Взгляд все время возвращался к лежащему перед ней папирусу, уже подписанному ею.
Услышав приближающиеся шаги, то стремительные, то замедляющиеся, Хатасу выпрямилась. Она знала, что это Тутмес, которого она не видела с рокового дня убийства Саргона.
Минуту спустя, вышитая золотом портьера поднялась и на пороге появилась изящная фигура царевича. Он осунулся и похудел. Его сосредоточенный и хмурый вид ясно говорил, что он не ожидает ничего хорошего от этого свидания со своей царственной сестрой. Но в его блестящих глазах и капризной складке рта затаились упрямство и отчаянная решимость твердо встретить неотвратимое.
Избегая ясного и пронизывающего взгляда царицы, он подошел к ней. Не делая обычных приветствий, он скрестил руки и сказал глухим голосом:
— Ты звала меня, сестра, и я пришел! — он сделал ударение на слове «сестра». — Что ты хочешь мне сказать?
Хатасу слегка нахмурила брови, но лицо ее оставалось бесстрастным, когда она спокойно и строго отвечала: