— Захочешь, Нейта. Твой дядя и опекун обещал мне твою руку. Ты обязана ему повиноваться, а я не из тех, кто спокойно переносит стыд. Я убежден, что ты безропотно последуешь за мной в праздничный зал и подтвердишь вашим гостям, что избрала меня супругом.
— За кого ты меня принимаешь? Разве я раба Пагира, что он может повелевать мной? — выкрикнула Нейта, глаза ее сверкали. — Идем! Я сейчас же докажу тебе, что не боюсь ни твоего гнева, ни гнева моего дяди!
Она хотела броситься к лестнице, но Хартатеф схватил ее за руку и удержал.
— Прежде, чем ты предпримешь что — либо, позволь мне, Нейта, спросить, известны ли тебе дела твоего семейства? — произнес он дрожащим голосом. — Знаешь ли ты, что Мэна заложил мумию твоего отца за десять вавилонских талантов? Срок выкупа близок, а Мэна не может внести денег. Я обещал заплатить эту огромную сумму, чтобы спасти честь семьи, членом которой я являюсь. Если ты будешь настаивать на своем отказе, я сочту себя свободным от обещания и от всякой щепетильности в деле, которое, впрочем, и так скоро сделается всеобщим достоянием. Выбирай!
Как от удара молнии, Нейта зашаталась и опустилась на стул. Голова у нее кружилась. Если это ужасное известие было правдой — а могла ли она сомневаться в этом — всему роду грозит позор.
По мнению египтян, позорно закладывать мумию своего предка, не выкупить же такой священный залог было уже неизгладимым бесчестием. Даже к царице нельзя было обратиться с этой бедой, разве она может сохранить расположение к такой опозоренной семье? О! Надменный и жестокий Хартатеф верно рассчитал, что она согласится пожертвовать своим счастьем ради сохранения чести.
— Ну что же, Нейта! Согласна ты протянуть мне руку и указать на меня как на своего жениха на банкете? — спросил Хартатеф, проницательно следивший за сменой чувств на выразительном лице девушки.
С мрачным видом Нейта протянула ему руку и позволила увести в большой зал, где уже собралось общество. Их появление произвело сенсацию.
Скоро все сели за стол. Мэна сидел напротив сестры, но та старалась не смотреть на него, так как беззаботная веселость брата вызывала у нее отвращение и презрение. Она начинала ненавидеть этого расточителя, даже не считавшего нужным признаться ей в истине, заставившего ее выслушать ужасную новость от ненавистного Хартатефа, — брата, только и ждавшего, чтобы она своей жизнью заплатила за его позорные безумства. Нейта знала, что в руках Мэны деньги лились как вода, и что он делал долги, но считала свою семью очень богатой, она и не подозревала, что дело дошло до такой крайности. Бедное дитя не знало, что Пагир, младший брат ее отца, был не менее безумным расточителем и верным спутником Мэны в его ночных похождениях у куртизанок Фив и в притонах, где играли в азартные игры. Уже давно они до дна исчерпали свое громадное состояние и уже не раз прибегали к кошельку Хартатефа. Кошелек этого человека, крепко закрытый для других, охотно раскрывался для них.
Недалеко от Мэны сидел Кениамун и не сводил своих черных глаз с бледного и расстроенного лица Нейты. Что значит это волнение девушки и что предвещает ее появление с Хартатефом, теперь сидевшим с нею рядом? Давно уже молодой воин настойчиво ухаживал за сестрой Мэны и рассчитывал жениться на богатой наследнице. Добрый Кениамун любил женщин, игру и вино не меньше своего товарища, благодаря чему у него не осталось ни копейки из небольшого капитала, завещанного отцом.
Размышления воина были прерваны Пагиром, который поднял свой кубок и радостно провозгласил:
— Дорогие друзья и гости! Я счастлив сообщить вам, что сегодняшний пир, соединивший нас, — это семейное торжество. Мы празднуем обручение моей дорогой племянницы. Ты, Нейта, — он, улыбаясь, обернулся к ней, — сама укажи нашим гостям избранника твоего сердца.
Все взгляды устремились на девушку. Ее бледность и упорное молчание начали возбуждать всеобщее любопытство, хотя никто не подозревал, что ее принуждают. С минуту Нейта оставалась неподвижной. Страшная бледность разлилась по ее лицу. Потом, словно очарованная угрожающим блеском глаз Хартатефа, она встала, сняла гирлянду, украшавшую ее волосы, и, полуотвернувшись, возложила ее на голову Хартатефа. Подавляя бушующий внутри безумный гнев, она в изнеможении опять упала на стул. Со всех сторон раздались крики и поздравления. Рабы спешили наполнить опорожняющиеся кубки. Воодушевление и веселость пирующих возрастали с каждой минутой. Но апогея они достигли, когда встал Хартатеф, и, поблагодарив за добрые пожелания, пригласил всех присутствовавших на восьмидневные празднества. Этим он хотел отметить свое бракосочетание, как только будет окончена отделка дворца, выстроенного им в одном из самых лучших кварталов Фив. Один Кениамун не принимал никакого участия в общем веселии. Когда объявили об обручении, он внезапно побледнел, опустил на стол полный кубок и посмотрел на Нейту с нескрываемым удивлением и гневом. Подозрение о каком — то таинственном давлении на ее волю росло в нем. Его ухаживания всегда хорошо принимали Сатати и Мэна. Девушка обещала стать его женой. Если она добровольно изменила мнение и предпочла ему богатого Хартатефа, то чем же объяснить эту бледность, болезненное волнение и упорное молчание? У нее не нашлось ни одного слова в ответ на все поздравления. Впрочем, не один Кениамун был занят подобными размышлениями. Пирующие были слишком вежливы, чтобы показать, что они заметили странное поведение невесты, но, тем не менее, они все чаще и чаще обменивались удивленными и любопытными взглядами, двусмысленными улыбками и даже тихими замечаниями.
Нескромное любопытство — качество не только средних веков. Оно также процветало и в обществе древних египтян. И добрые горожане, собравшиеся за столом Пагира, сгорали от нетерпения узнать причины мрачности Нейты и ее недовольства перспективой супружества с богатым Хартатефом, которого большая часть присутствовавших девушек, не моргнув, взяла бы в мужья.
Сатати и Мэна с возраставшим недовольством наблюдали за этими симптомами подозрительного любопытства. Их даже не успокаивала покорность Нейты, и они с беспокойством спрашивали себя, каким образом Хартатефу удалось так быстро сломить сопротивление и упорство девушки, но в то же время вызвать ее очевидное отчаяние.
Для обоих было истинным облегчением, когда, наконец, встали из — за стола. Группа женщин тотчас же окружила Нейту. Ее расспрашивали о дне свадьбы и снова поздравляли со вступлением в брак с таким красивым, богатым и высокопоставленным человеком. Едва слышным голосом девушка отвечала, что жара и волнение утомили ее и что ей необходимо пойти отдохнуть немного. С беспокойством наблюдавшая за ней Сатати заметила по внезапному румянцу и дрожанию губ, что нервный кризис неизбежен. Она тотчас же подошла и, обняв за талию Нейту, сказала с мягкой и доброй улыбкой:
— Радость, как и горе, одинаково истощают силы. Я припоминаю, какие разнообразные чувства волновали меня, когда я сама была невестой. На нашу же дорогую Нейту, такую нежную, все действует вдвое сильнее. Пойдем, дорогая, отдохни немного.
Она быстро увлекла ее на пустую террасу. Все общество рассеялось по залам, а молодежь направилась в сад, чтобы поиграть в мяч или прогуляться. Едва Нейта очутилась на террасе, она оттолкнула Сатати и, бросившись на ложе, разразилась рыданиями. Супруга Пагира поняла, что сейчас слова утешения неуместны и вызвали бы только бурную сцену. Поэтому, не теряя ни минуты, она спустилась вниз, убежденная, что уединение — лучшее успокоительное средство для Нейты. Тем не менее, она ломала себе голову, чтобы открыть, что могло сменить утреннее упрямство такой отчаянной покорностью.