Book.

Валерия в испуге отшатнулась: в припадке охватив­шей его страсти он был страшен. Его изменившееся ли­цо и пожирающий огонь, пылавший в глазах, так мало напоминали ей Самуила, сдержанного и любящего, ка­ким она его знала. Она поняла теперь, но слишком позд­но, как непростительно неосторожен был ее поступок.

— Оставьте меня! — повторила она, вырываясь.

Ее вуаль, зацепившаяся за цепочку часов банкира, разорвалась в этой борьбе, но несмотря на ее сопро­тивление, Самуил поднял ее на руки, чтобы унести к дому.

В эту минуту из аллеи вышел Рудольф в сопровож­дении жены. Увидев, что Валерия вырывается из рук банкира, который, очевидно, против воли уносит ее, граф злобно вскрикнул и вынул из кармана пистолет. Это восклицание донеслось до слуха Самуила. Он повернул­ся, и увидев, что Рудольф бежит к нему, загораживая ему дорогу к дому, остановился, обезумев от бешенства: он понял, что теперь все кончено. Пользуясь этой мину­той, Валерия выскользнула из его рук, но Мейер про­ворно снова схватил ее и стал отступать назад, еще и еще. Наконец, крикнув:

— Если нам нельзя жить вместе, так умри со мной! — он бросился с ней в пруд.

— Гнусный убийца! — закричал Рудольф и, сбросив мундир, кинулся за ним.

Оба лакея выскочили тоже из чащи деревьев и бро­сились в воду в ту самую минуту, как Самуил и его жертва снова показались на поверхности воды. Платье Валерии из тяжелой шелковой ткани, слишком плотное, чтобы пропитаться водой, надулось как шар. Она всплы­ла на минуту, затем снова погрузилась, но граф, умев­ший отлично плавать и нырять, уже настиг и схватил ее, лакеи ему помогли. Оставив на их попечение Самуи­ла, которого эта холодная ванна после страшного воз­буждения лишила чувств, он выплыл с Валерией на бе­рег и положил ее на скамейку, где Антуанетта, дрожа как лист, оказала ей первую помощь.

— Негодяй,— воскликнул Рудольф, надевая мундир сверх мокрой рубашки, и злобно взглянув на Самуила, которого слуги, положив на траву, старались привести в чувство.

Затем он поднял Валерию, завернул ее в плащ и на­правился к выходу.

— Тебя больше не нужно,— сказал он одному из ку­черов, положив сестру в другой экипаж.— И вот тебе обещанный золотой. А ты гони во всю мочь и доставь нас за десять минут. Теперь добрый мой совет обоим: забудьте даже, что вы были здесь.

Когда наконец, Валерию положили в постель и за­крыли все двери, молодая чета вздохнула свободней. Ни в саду, ни на лестнице никто их не увидел и, к довер­шению счастья, Валерия открыла глаза.

— Ну самое трудное сделано! — сказал Рудольф. — Но как быть с ее туалетом? Минут через двадцать ста­нут съезжаться.

— Будь спокоен, она может надеть платье, прислан­ное ей из Парижа для свадьбы с Мейером,— отвечала Антуанетта, овладевшая собой.— Переоденься скорей, милый мой, я боюсь, чтобы ты не простудился. Затем иди принимать гостей, а через час невеста будет гото­ва и выйдет в залу.

По уходе Рудольфа, Марта и Элиза, две горничные, допущенные Антуанеттой, растерли фланелью застывшее тело Валерии и принесли из буфета рюмку хорошего старого вина.

А пока доставали из картонок второе подвенечное платье, Антуанетта подала вино Валерии, пассивно от­носящейся ко всему окружающему.

— Выпей, Валерия, и старайся прийти в себя,— строго и внушительно сказала Антуанетта.— Как неосто­рожно ты рисковала своей честью и честью Рауля. Со­берись теперь с силами, чтобы помочь нам скрыть это скандальное происшествие, не возбуждая беспокойства жениха и любопытства приглашенных.

Валерия поднялась, взяла рюмку и выпила вино.

— Теперь я могу одеваться,— сказала она.

Щеки ее горели лихорадочным румянцем, она встала и начала одеваться. Сквозь полотенце, утюгом высушили ей волосы и заплели их, так как для другой прически не было времени, остальной туалет скоро был окончен. Не прошло и часу, назначенного Антуанеттой, как не­веста, под руку с отцом вошла в залу. Она была краси­вей. чем когда-либо, и ее яркий румянец приписали волнению. Наконец, невесту посадили в карету, и Ру­дольф, сев в свой экипаж возле Антуанетты, вздохнул полной грудью.

— Вот так денек, который я никогда не забуду. И надо благодарить бога, что все сошло так благополуч­но. Ведь этакая бешеная каналья. И какая страсть, черт возьми. Кто мог это подозревать в еврее,— ворчал граф, крутя ус.

Когда Рауль подал руку Валерии, чтобы вести ее к алтарю, лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Справедливые слова Самуила пронеслись в ее памяти с ужасающей ясностью: любя его и едва вырвавшись из его объятий, она готовилась солгать, клянясь в любви и верности другому.

— Что с тобой, дорогая моя? Отчего ты вдруг по­бледнела? — спросил Рауль, наклоняясь к ней с беспо­койством и удивлением.

Ласковый голос князя, его любовный и тревожный взгляд заставили Валерию опомниться.

— Это просто нервная головная боль, которая му­чает меня с утра,— отвечала она с легкой улыбкой.— Но не беспокойся, Рауль, это пройдет.

Собравшись с силами, она встала на колени перед алтарем, и горячая молитва вознеслась к богу из ее больного сердца. В эту торжественную минуту она моли­ла у него дать ей силы безукоризненно исполнить свой долг и не быть клятвопреступницей.

По окончании венчания все вернулись в дом графа Маркош. Перед ужином новобрачные должны были уехать к себе, переодеться, чтобы с утренним поездом отправиться в Испанию, где рассчитывали провести ме­довый месяц.

Опираясь на руку мужа, молодая княгиня Орохай принимала поздравления присутствующих. Она была ве­села и любезна и ласковой улыбкой отвечала на сияю­щий взгляд Рауля. Одна лишь Антуанетта заметила ли­хорадочный, болезненный блеск ее глаз и дрожь, про­бегавшую по ее телу.

— Дорогая моя,— сказала она, отводя ее в сторону.— Руки твои горят, как в огне, и ты дрожишь. Не заболела ли ты? Как ты вынесешь путешествие?

— Нет, не бойся. Это только нервное волнение, оно пройдет,— сказала Валерия, превозмогая силой воли не­дуг, все более и более овладевавший ею.

Волнение, вызванное прощанием с отцом и братом, еще поддерживало молодую девушку, но когда она очу­тилась одна в карете с мужем, силы изменили ей, го­лова закружилась. Рауль счастливый, что остался, на­конец, с ней вдвоем, привлек ее к себе и обнял, но по­чувствовав, что она дрожит, спросил с испугом:

— Боже мой! Ты больна, дорогая моя?

— Нет, нет, я чувствую только слабость,— с трудом прошептала Валерия, и голова ее беспомощно упала на плечо князя.

Расстояние до их дома было небольшое, минуту спустя карета остановилась, и лакей отворил дверцы. Рауль выпрыгнул из экипажа и хотел сам помочь вы­йти своей молодой жене, но едва Валерия ступила на подножку, как ее глаза закрылись, и она упала бы без чувств на мостовую, если бы Рауль не поддержал ее. В страшном испуге, он поднял ее на руки и, приказав позвать скорей доктора, отнес в спальню и положил в постель. С помощью Марты и Элизы, уже приехавших со всеми вещами, он подал первую помощь жене, все еще находившейся в обмороке. Дрожащими руками он смачивал ей виски, растирал ее застывшие ноги и, на­конец, в отчаянии послал слугу сообщить Антуанетте о случившемся. Бледные и встревоженные Рудольф с женой явились почти в одно время с доктором, который объявил, что причина болезни — простуда, осложнившая­ся нервным расстройством, и что он не может сказать, какие будут еще последствия. Рауль был в отчаянии. Граф старался его успокоить и увел из спальни, под предлогом, что присутствие их может мешать Антуанетте привести в исполнение предписание доктора, в действи­тельности же потому, что когда Валерия открыла глаза, ее блуждающий лихорадочный взгляд заставил бояться бреда, который мог выдать мужу истинную причину бо­лезни. Но все сошло благополучнее, чем можно было ожидать. Благодаря действию прописанного лекарства, Валерия уснула и когда проснулась довольно поздно на другой день, то была уже в полном сознании и чувство­вала себя лишь разбитой от усталости. При виде Рау­ля, с тревогой склонившегося над ней, а он вместе с Антуанеттой провел ночь у ее постели, краска стыда выступила на ее щеках, она осознала как много виновата перед мужем, который любил ее такой чистой и предан­ною любовью. Под впечатлением этого упрека совести она обняла руками шею Рауля и привлекла его к себе.