Book.

«Милостивая государыня! Я здесь, у вашего балко­на, и если вы нуждаетесь в помощи против слишком суровых мер вашего мужа, я готов служить вам.

Гильберт Петесу».

Руфь радостно вскрикнула и выбежала на балкон.

— Вы здесь, Гильберт? — прошептала она.

— Да, здесь, к вашим услугам. Скажите только, как в случае надобности пробраться к вам,— ответил голос из чащи деревьев.

— Я еще не знаю, что меня ожидает. Я заперта и пробраться ко мне нелегко: гардеробная на замке. На­право, в углублении флигеля, занимаемого жильцами, обыкновенно стоит лестница, вы...

Шум замка за спиной в дверях будуара прервал ее слова. Она поспешила вернуться в комнаты, и вдруг ослабев от охватившего ее страдания, опустилась в кресло.

Когда молодая женщина поспешно вернулась в ком­нату, Гильберт понял, что она услышала шаги мужа. Не теряя ни минуты, он велел Николаю оставаться в кустах, меж тем как сам с быстротой кошки влез на большое дерево против балкона. Скрытый в густой листве, он мог прекрасно видеть и слышать все, что произойдет.

Не найдя Руфь в будуаре, Самуил вошел в спальню. Он был бледен, как призрак, и мрачно глядели его боль­шие глаза. В нескольких шагах от жены он остано­вился и глухо сказал:

— Я пришел узнать от тебя самой, каким образом ты сделалась любовницей князя Орохая?

Руфь встала и, стараясь схватить руку мужа, про­шептала, умоляюще смотря на него:

— Ах, Самуил! Сжалься надо мной, не заставляй ме­ня вспоминать прошлое. Прости меня!

Самуил отшатнулся с отвращением.

— Пожалуйста, без комедий. Я пришел говорить о деле, а не глядеть на сцены. Сознайся, негодная, в с всех подробностях своей бесстыдной связи.

Его движения, холодные, жестокие слова привели ее в негодование, и лицо ее вспыхнуло. Она была возмуще­на человеком, который никогда не любил ее и безжа­лостно осуждал.

— Хорошо! — сказала она со сверкающим взглядом.— Я скажу всю правду, но прежде всего о тебе самом, виновнике моего унижения. Зачем, любя другую, ты же­нился на мне? Когда, через неделю после свадьбы, я узнала, что ты обрек меня на жизнь домашнего жи­вотного, я просила отпустить меня, дать мне свободу, ты не согласился, ты оставил меня, ты приковал меня к себе, платя мне за безумную любовь, которую я, не­смотря ни на что, к тебе питала^ холодностью, презре­нием, упорно удаляясь от меня и грубо отталкивая ме­ня всякий раз, как я пыталась к тебе приблизиться. Вечно одна, осужденная на скуку, я впервые узнала безумную ревность. Твое вечное отсутствие зародило во мне подозрение, что ты посещаешь другую женщину. Я искала в твоем кабинете доказательств этой связи и случайно нашла записку, потерянную Джеммой Торелли. Рассчитывая тебя поймать, я отправилась на мас­карад, а одинаковый рост и черные глаза Мефистофеля ввели меня в заблуждение. Вот почему, по-прежнему надеясь разоблачить тебя, я очутилась в кабинете рес­торана. Узнав свою ошибку, я умоляла князя, не назы­вая, однако, себя, отпустить меня, и в тот день верну­лась домой незапятнанной, ибо князь — человек чести и удовольствовался моим обещанием, что я позову его, если буду чувствовать себя несчастной. Я поклялась себе никогда этого не делать, так как хотела остаться честной, и когда ты сказал мне, что уезжаешь в Па­риж, я просила тебя взять меня с собой, боясь долгого одиночества и искушающих мыслей. Ты тогда жестоко отказал мне, как будто моя просьба была для тебя ос­корблением. Жена была всегда лишней в твоей жизни. Тебе ни разу не приходило в голову, что это несчаст­ное существо могло желать чего-нибудь более роли эко­номки, что у нее есть сердце, чувства, которые ты в ней пробудил, никогда не удовлетворив их, что у тебя есть обязанности относительно меняли что если ты отказывал ей в любви, то мог, по крайней мере, заменить это чув­ство дружбой. Увлеченная негодованием и оскорблен­ной гордостью, я стала видеться с князем... Его любовь льстила мне и приводила меня в упоение, я излила на него все чувства, с которыми до сих пор не знала что делать. Да, я обесчещена, я погибла. Но я не упала бы так низко, если бы человек, клявшийся перед богом любить меня и заботиться обо мне, руководил мною, поддерживал меня, вместо того, чтобы отталкивать и презирать... Больше мне нечего сказать тебе. Подумай, имеешь ли ты право быть мне строгим судьей...

Руфь замолчала, задыхаясь от волнения. По мере то­го как она говорила, лицо Самуила бледнело все более и более, каждое из ее обвинений как обухом ударяло его по голове, неподкупный внутренний голос шептал ему: «Все это правда». Но как она осмелилась мстить ему, выбрав себе в любовники человека, которого он смертельно ненавидел? Бешенство, кипевшее в нем, осле­пило его и заглушало чувство справедливости и жалости.

— Удивляюсь искусству женской тактики, которая сумела повернуть оружие, и из подсудимой сделать себя обвинительницей,— насмешливо сказал он.— Конечно, чтобы тебе быть невинной, преступником должен остать­ся я. Ведь я заставил тебя пасть так низко, внушил те­бе мысль взять себе любовника и наделить меня неза­конным ребенком. К сожалению, я не могу признать се­бя столь виновным! Я дал тебе все, исключая мою лю­бовь, но многие женщины не встречают любви в жизни. Мало ли жен, которые ищут ее и находят в обязан­ностях матери и хозяйки дома цель своего существо­вания! У тебя был ребенок, мог бы быть и другой. Воспитание их в спокойной и богатой обстановке могло быть не менее ценно, чем романтические бредни. Но до­вольно о прошлом, надо говорить о будущем. Ты ули­чена в преступной связи с гоем, а Леви свидетель тому, что я застал тебя на месте преступления. Я мог бы раз­вестись с тобой и отослать тебя к твоему отцу, но для тебя так же, как и для меня, скандал был бы ужасным делом, и я твердо решился не делать себя предметом насмешек. Позор не должен выходить за эти стены, и я даю тебе лучший выход, которым ты охотно восполь­зуешься, если чувство собственного достоинства и стыда не совсем угасло в тебе.

Он пошел в будуар, принес оттуда лист бумаги, чер­нила и перо, затем налил вина в стакан и всыпал в него белый порошок, который достал из кармана.

С ужасом и мучительной тревогой следила Руфь за каждым движением мужа.

— Теперь возьми перо и пиши то, что я тебе про­диктую.

— Я не могу, я не понимаю,— прошептала Руфь, отодвигаясь.

— Я тебе приказываю! — проговорил дрожащими гу­бами Самуил, крепко схватив за руку Руфь.

Под давлением его воли, как автомат она написала следующие строки:

«По многим причинам, я не могу больше жить. Бог и мои родные простят мне мое решение и не будут никого винить в моей смерти, так как я умираю добровольно.

Руфь Мейер».

Самуил перечитал записку, положил ее к себе в кар­ман и, пододвинув стакан к онемевшей от ужаса жене, холодно сказал:

— А теперь пей так же смело, как ты меня обманы­вала и бесчестила.

— Ты хочешь убить меня, но это невозможно, нет, ты только пугаешь меня. Как бы я ни была виновата, ты не имеешь права лишать меня жизни!.. — Упав на колени, она уцепилась за платье мужа... — Самуил! Самуил! Будь же человеком. Разведись со мной, выгони меня, я уеду из города и никогда не покажусь тебе на глаза, ни­чего не буду требовать от тебя, только оставь мне жизнь.