Все уткнулись в тарелки, чтобы удержаться от провокационных смешков.
Придя в свою комнату, я плюхнулась на диван, укрылась привезенным одеялом и уснула, даже не раздеваясь.
Видимо, наступил вечер, потом ночь. Меня кто-то попытался раздеть, но я упорно сворачивалась тугим комочком, не давая это сделать. Наконец послышался голос Марины:
– Да пусть она одну ночь поспит так, что в этом страшного?
Голос Романа что-то недовольно пробухтел в ответ, но меня всё-таки оставили в покое.
На следующий день меня принялся будить Роман, говоря, что меня ждет завтрак. Но я хриплым голосом от него отказалась, и он ушел один. Зато на обед меня будили уже не только Роман с Мариной, но и Вадим. Но я им не поддалась, и они ушли, озабоченно переговариваясь, оставив меня обессилено дремать.
Но к вечеру я всё-таки проснулась. Не такая разбитая, как вчера, но всё равно вялая и апатичная. Казалось, во мне поселился какой-то разрушительный вирус, полностью изменивший мой характер.
Я ни с кем не спорила, соглашалась со всем, что бы мне ни предложили, и практически ничего не ела. Просто не хотела. Роман пытался кормить меня силой, но у меня начиналась неукротимая рвота, и он это грязное дело прекратил.
Чтобы возбудить мой аппетит, меня постоянно таскали на свежий воздух и заставляли ходить на лыжах, кататься на санках и заниматься прочими полезными для здоровья вещами. Даже на горных лыжах учили кататься.
Я не возражала, но при малейшей возможности замирала на месте и не двигалась, тупо глядя себе под ноги. Под конец даже непробиваемый Вадим признал, что дело плохо.
Они часто совещались, решая, что со мной делать, но обратно в Москву, на что я в глубине души надеялась, возвращаться не спешили.
Природа вокруг была потрясающая – то ли горы, то ли сопки, – я не знала, где мы, мне это было неинтересно, – полностью скрытые под толстенным покрывалом чистейшего белоснежного снега. Вековые сосны и ели, окружавшие наш лагерь, глуховато шумели, переговариваясь о чем-то своем, и явно не одобряли ползающих у их корней шумных людишек.
Воздух был таким чистым, что лился в легкие сам, без всяких усилий. Высокое синее небо с редкими пушистыми облаками было невозмутимо безмятежным, подчеркивая вековое постоянство и надежность этого мира. В общем, здесь было бы очень хорошо, если бы я могла смириться и принимать свою жизнь такой, какая она есть.
Однажды мы катались у подножья большой горы. Точнее, катались все, кроме меня. Я стояла на одном месте поодаль от всей группы и слушала мерное гудение, раздающееся со стороны горы. Оно было угрожающим, но меня это не пугало. Меня в моем теперешнем состоянии ничто не пугало. Мне даже и не хотелось ничего. Наверное, это безучастное созерцание и называлось загадочным словом «нирвана».
Вдруг раздались испуганные крики, и я увидела, как наша группа пускается наутек, призывно крича и маша мне руками. Я спокойно посмотрела наверх. По горе вниз шла снежная лавина, накрывая всё вокруг сверкающим белым облаком.
Мне это фантастическое зрелище очень понравилось, и я пошла к нему поближе, желая рассмотреть эту красоту вблизи. Ко мне, крича, бросился Роман, но на него накинулся Вадим и повалил в снег.
Я прошла еще с десяток метров навстречу лавине, прежде чем снежный вихрь закружил меня и понес с собой.
Очнулась я от слишком яркого света, бьющего прямо в глаза. Мне показалось, что это солнце, но, проморгавшись, поняла, что это просто лампочка. Возвращение к жизни меня крайне раздосадовало. Почему-то расслышавший мои мысли Роман расстроено переспросил:
– Что досадно?
Отвечать я не стала, закрыв глаза и отгородившись от них от всех, как стеной.
Никакого существенного ущерба катание верхом на лавине мне, к сожалению, не нанесло, поэтому уже через пару дней я сидела за круглым столом внизу и привычно размазывала по тарелке рисовый пудинг со свежими сливами, невесть откуда взявшимися в этом царстве вечной зимы, даже не пытаясь взять в рот хотя бы кусочек.
Посредине трапезы в столовую вошел пухленький, располагающий к себе человечек невысокого роста с задушевной улыбкой на розовых, как у девушки, губах. В первую очередь его познакомили со мной, видимо, как с хозяйкой. Он склонился к моей ручке, и в соответствии с великосветским этикетом ее облобызал.
Я отнеслась к этому совершенно равнодушно. Ну, хочется ему ручки дамам целовать, пусть целует. От меня ведь не убудет. Посадили его напротив и он весь обед кидал на меня короткие прощупывающие взгляды.
После обеда я отправилась спать. Как в детском саду. Поел – поспал. Правда, с пищей была явная напряженка, но ее недостаток я возмещала избытком сна.
Перед ужином меня растолкали и повели на прогулку, как арестанта. А что, так оно и есть. И никто меня в обратном не разубедит.
Рядом со мной оказался Лев Павлович, наш новый знакомый. Он непринужденно расспрашивал меня о том, о сем. Я неохотно отвечала, недовольная его назойливостью. Мне жутко не хотелось сосредотачиваться, чтобы понять, о чем вообще идет речь.
Гораздо приятнее было ни о чем не думать, находиться внутри собственных получувств-полуощущений, – в общем, вести растительный образ жизни. Кажется, медики называют таких людей «овощами».
Я была вовсе не против стать таким «овощем». Ни напрасных мыслей, ни обманутых ожиданий. Страданий тем более никаких. Благодать, одним словом. Нирвана…
Но когда этот самый Лев Павлович принялся расспрашивать меня о том, какие цвета я предпочитаю, я даже сквозь охвативший меня туман догадалась, в чем дело.
– Вы психиатр?
Он, казалось, немножко застеснялся.
– Ну почему уж так сразу психиатр?
Чтобы отвечать, надо было напрягаться, а мне этого не хотелось, и я лишь безразлично передернула плечами, замолчав. Больше я на его вопросы не отвечала. Это было невежливо, но мне было не до приличий. Придя в дом, я отказалась от ужина и шлепнулась в постель, где сразу уснула.
В полусне чувствовала, как Роман пытается вызвать во мне хотя бы подобие отклика, целуя и лаская с яростным пылом, но мне было так хорошо в своей бесчувственной раковине, что я не отвечала ему даже вздохом.
Закончив, он, как обычно, уткнулся мне в шею и страдающе прошептал:
– Что же мне делать, Господи? Что делать?
Да уж, не очень-то приятно, наверное, иметь дело с подобием резиновой куклы.
Я была очень благодарна Марине, которая каждое утро втайне от Романа заставляла меня глотать контрацептивы. Мне на это было глубоко плевать, но она понимала, что никаких последствий допускать не стоит. Тем более когда я в таком состоянии.
Я сознавала, что она делает, и иногда, когда мне удавалось прорваться из опутавшей меня пелены на свет божий, поощряла ее действия. Но вот прорывы эти происходили всё реже и реже. Мне порой казалось, что я всё дальше и дальше ухожу в зазеркалье, из которого не будет выхода. Но это меня уже не волновало.