Но, оказывается, еще находятся люди, которые способны самым идиотским образом подшутить над родственниками и, что самое интересное, мне об этом было приятней узнать, чем об очередном террористическом акте. Может, я просто переел негативной информации, заумных рассуждений о политике и теперь меня потянуло на глупости?
Так или нет, не знаю, но на платформу в Гжеве я сошел в самом радужном настроении. Недочитанный бульварный листок не выбросил в урну, а аккуратно свернул и спрятал в карман. Вечером лягу в кровать и изучу пасквильное издание, что называется, до корки, сдается мне, там еще есть много смешного.
Гжев оказался больше Ковальска, и местное население практически не говорило на русском языке. В городе, очевидно, не было лечебницы, и на первый взгляд жили тут одни чехи.
Встав посреди улицы, я осмотрелся. Взгляд зацепился за шпиль католического собора. Пойду туда, скорей всего, там окажутся экскурсанты и русскоговорящий гид.
Мой расчет оправдался полностью. На парковке теснились автобусы, а на площади перед собором кучковались группы людей и слышалась многоязычная речь. Я прислушался, вычленил знакомые фразы и примкнул к группе толстых теток в цветастых сарафанах и животастых мужиков в тренировочных костюмах.
Дождавшись момента, когда экскурсовод, хорошенькая темноглазая девушка, сказала: «А теперь покупайте билеты и самостоятельно осматривайте», я подошел к ней и тихо спросил:
– Извините, вы местная?
– Я из Питера, – охотно пояснила девушка.
– Но я хотел узнать другое. Вы живете в Гжеве или привезли туристов из Праги?
– В этом смысле я местная, – улыбнулась собеседница, – правда, очехиться пока не получилось, даже фамилию свою оставила, Иванова. Она здесь очень экзотично звучит.
– Подскажите, где тут Египетская улица.
– Брайтон, – улыбнулась Иванова.
– Нет, нет, Египетская.
Экскурсовод засмеялась:
– Ну да, только наши ее Брайтоном называют, по аналогии с Америкой. Там русская диаспора селится, а у нас на Египетской тоже российская колония. Значит, так, сядете на пятый автобус…
До места я добирался долго: сначала влез в «Икарус», который ехал в противоположную сторону, потом пришлось поколесить по городу. Гжев выглядел буржуазно. Он был застроен небольшими, в основном трехэтажными домами. Розовые, голубые, светло-желтые – они напоминали яркие леденцы. Почти на каждом окне крепились аккуратные ящики с буйно цветущими геранями, тротуары сверкали чистотой, вокруг не было ни одной бумажки. Кое-кто из прохожих вел на поводке собак. Вдруг одна из болонок присела, я улыбнулся. Конечно, жителей можно воспитать, но как объяснить животным правила поведения.
И тут хозяйка достала из сумки совочек, веник, бумажный пакет, натянула резиновые перчатки, моментально замела и упаковала какашки, а потом выбросила мешочек в ближайшую урну. Я потрясенно наблюдал за этой сценой. Интересно, сколько десятилетий должно пройти, чтобы москвичи начали так же вести себя на улицах родного города? И когда наши пешеходы перестанут боязливо оглядываться, перебегая через дорогу? Только в России беременная женщина несется на зеленый свет светофора, желая побыстрее пересечь дорогу, а в глазах у несчастной плещется ужас: сейчас ее задавят и бросят умирать без помощи.
Внезапно автобус остановился, водитель сказал что-то в микрофон, и салон почти опустел. Тут по ступенькам взобралась растрепанная потная тетка, втащила за собой сумку на колесиках, плюхнулась на сиденье рядом со мной и с чувством произнесла по-русски:
– Ну и умаялась! Виданное ли дело – на распродажу за тридевять верст поперлась.
Я обрадовался и спросил у нее:
– До Египетской улицы далеко?
– Здесь и началась, – пропыхтела толстуха, – вам какой дом?
В этот момент автобус резко тронулся, повернул, пейзаж сменился. Теперь на окнах домов не было ящиков с цветами, во дворах маячили столбы, между ними были натянуты веревки для сушки белья. Ветер трепал простыни, пододеяльники и исподнее. По тротуарам с гиканьем носились дети. Эмигранты, перебравшиеся в Чехию, не изменили привычного уклада жизни. И если в Ковальске русские ассимилировались среди коренного населения и стали почти неотличимы от чехов, то в Гжеве этого почему-то не случилось. Сейчас мне казалось, будто я стою в каком-нибудь Куркине или Бутове – настолько знакомой была картина. Автобус замер на остановке.
– Так который дом вам нужен? – повторила попутчица.
– Восьмой, – машинально ответил я.
– Спрыгивай скорей, – всполошилась тетка, – и беги через дорогу. Вон туда, влево, сразу на нужное здание наткнешься.
Я опрометью выскочил из автобуса и очутился возле харчевни, над дверью которой висела изумительная вывеска. Справа латинскими буквами было написано «Kapuchinno» [14]. Слева шел перевод на русский язык: «Пельменная». «Kapuchinno – пельменная», именно так. Я прочитал пару раз надпись, подавил ухмылку и пошел в глубь квартала.
Дом номер восемь стоял на отшибе, вдали от общей линии невысоких зданий. Вообще я заметил, что в Чехии, в частности в Ковальске, нет высоких, многоэтажных блочных башен. Здесь строят двух-, максимум трехэтажные особняки, причем стоят они почти впритирку друг к другу. Больших дворов тут нет, так, крохотный пятачок земли, на котором обычно буйно цветет клумба. Максимум, что можно поставить возле подъезда, – плетеное кресло, причем для кошки. Человеку просто негде приткнуться.
Но восьмой дом оказался на особом положении. Во-первых, красивую резную калитку украшал всего один звонок, следовательно, тут жила одна семья, а во-вторых, перед входом был разбит довольно большой палисадник, в котором виднелись яркий зонтик от солнца и белая пластиковая садовая мебель.
Я позвонил. Из крохотного зарешеченного отверстия донесся звук, больше всего похожий на кваканье. На всякий случай я крикнул:
– Добрый день, откройте, пожалуйста, я приехал к вам из Москвы.
Странные звуки смолкли, взамен раздалось ровное гудение и легкое потрескивание.
– Пожалуйста, не бойтесь, я не сделаю ничего вам плохого! – воскликнул я.
В ответ послышалась возня, хихиканье, стон, потом то ли кашель, то ли чихание, и воцарилась тишина. В доме явно кто-то был, но он или она вовсе не собирались впускать гостей внутрь.