Возможно, с моральной точки зрения план был не слишком красив, зато весьма логичен. Нам неизвестно, был ли герцог посвящен хотя бы наполовину в проекты своего министра.
Карета остановилась перед Люксембургским дворцом, который, как всегда, был залит огнями. Герцог вышел из экипажа и с присущей ему живостью поднялся на крыльцо. Дюбуа (герцогиня его не выносила) остался сидеть, свернувшись клубочком, в углу кареты. Но герцог через мгновение появился у дверцы, и вид у него был растерянный.
— О монсеньер, — сказал Дюбуа, — неужели вас не велено принимать?
— Нет, но герцогини во дворце нет.
— И где же она? У кармелиток?
— Она в Мёдоне.
— В Мёдоне! В феврале, и в такую-то погоду! Монсеньер, эта любовь к природе мне кажется подозрительной.
— Признаюсь, мне тоже. Какого черта ей делать в Мёдоне?
— Ну, это узнать нетрудно.
— А как?
— Поехать в Мёдон.
— Кучер, в Мёдон! — приказал регент, поспешно садясь в карету. — Мы должны быть там через двадцать пять минут.
— Позволю себе заметить монсеньеру, — сказал смиренно кучер, — что лошади уже проделали десять льё.
— Загоните их, но через двадцать пять минут мы должны быть в Мёдоне.
На столь ясный приказ отвечать нечего.
Кучер с силой ударил кнутом по упряжным, и, удивленные жестокостью, благородные животные понеслись так быстро, как если бы они только что выехали из конюшен.
Всю дорогу Дюбуа молчал, а регент был озабочен; время от времени оба пристально вглядывались в дорогу, но на ней не было ничего достойного их внимания, и герцог так и приехал в Мёдон, не найдя никакого выхода из лабиринта своих противоречивых мыслей.
На этот раз из кареты вышли они оба: объяснение между отцом и дочерью грозило затянуться, и Дюбуа желал дождаться его конца не в карете, а в каком-либо более удобном месте.
У крыльца стоял швейцар в парадной ливрее. Поскольку на герцоге был кафтан на меху, а на Дюбуа плащ, он остановил их. Тогда герцог назвался.
— Прошу прощения, — сказал швейцар, — но я не знал, что монсеньера ждут.
— Ну что ж, — заметил герцог, — ждут или нет, а я приехал. Пошлите лакея доложить обо мне принцессе.
— Значит, монсеньер тоже принимает участие в церемонии? — спросил швейцар, очевидно находившийся в сильном затруднении, поскольку он получил строгое предписание никого не пускать.
— Ну, конечно, его высочество участвует в церемонии, — ответил Дюбуа, не дав сказать ни слова герцогу Орлеанскому, который уже намеревался спросить, о какой церемонии идет речь, — и я тоже.
— Тогда я проведу монсеньера прямо в часовню?
Дюбуа и герцог переглянулись в полном недоумении.
— В часовню? — спросил герцог.
— Да, монсеньер, обряд начался минут двадцать назад.
— Ну и ну! — сказал регент на ухо Дюбуа. — И эта тоже постригается в монахини?
— Монсеньер, — ответил Дюбуа, — я готов держать пари, что она выходит замуж.
— Боже милостивый! — воскликнул регент. — Только этого не хватало!
И он бросился вверх по лестнице, а Дюбуа — за ним.
— Значит, монсеньер не хочет, чтоб его сопровождали? — крикнул вслед швейцар.
— Не нужно, — прокричал регент уже сверху, — я знаю дорогу!
И действительно, с быстротой, столь удивительной для человека его телосложения, регент несся по покоям и коридорам, а за ним следовал Дюбуа, которого толкало вперед дьявольское любопытство, превратившее его в Мефистофеля при исследователе неведомого, имя которого было на этот раз не доктор Фауст, а Филипп Орлеанский.
Таким образом они дошли до дверей часовни; двери казались запертыми, но отворились от первого же толчка.
Дюбуа не ошибся в своих догадках.
Рион, уехавший открыто, а вернувшийся украдкой, и принцесса стояли на коленях перед ее духовником; господин де Пон, родственник Риона, и маркиз де Ларошфуко, капитан отряда гвардейцев принцессы, держали венец над их головами, а господа де Муши и де Лозен стояли: один — слева от герцогини, а другой — справа от Риона.
— Решительно судьба против нас, монсеньер, — сказал Дюбуа, — мы опоздали на две минуты.
— Черт побери! — воскликнул в отчаянии герцог, делая шаг к хорам, — это мы еще посмотрим!
— Тише, монсеньер, — сказал Дюбуа, — я аббат, и сан обязывает меня помешать вам совершить святотатство. О, если бы это чему-нибудь помогло, я бы не возражал, но теперь это чистый проигрыш.
— Ах, так они уже женаты? — спросил герцог, отступая в тень колонны, куда тянул его Дюбуа.
— Самым настоящим образом, монсеньер, и сам дьявол их не разженит без помощи его святейшества папы.
— Ну что ж! Напишу в Рим, — сказал регент.
— Воздержитесь, монсеньер! — воскликнул Дюбуа. — Не надо пользоваться для подобных вещей вашим кредитом влияния на святого отца, он вам еще понадобится, когда придется просить назначить меня кардиналом.
— Но, — упирался регент, — с таким неравным браком нельзя смириться!
— Неравные браки нынче в моде, — сказал Дюбуа, — везде о них только и слышишь! Его величество Людовик XIV вступил в неравный брак с госпожой де Ментенон, которой вы и по сей день выплачиваете пенсию как его вдове. Великая мадемуазель вступила в неравный брак, выйдя замуж за господина де Лозена; женившись на мадемуазель де Блуа, вы тоже вступили в неравный брак, и до такой степени неравный, что, когда вы объявили об этом вашей матушке, принцессе Пфальцской, она закатила вам пощечину; да и я сам, монсеньер, разве не вступил в неравный брак, женившись на дочери школьного учителя в моей деревне?
— Замолчи, демон, — сказал регент.
— Впрочем, — продолжал Дюбуа, — любовные похождения госпожи герцогини Беррийской благодаря воплям аббата церкви Сен-Сюльпис стали вызывать больше шума, чем следовало бы, а это тайное венчание, о котором завтра будет знать весь Париж, положит конец общественному скандалу, и никто не сможет больше ничего сказать, будь то даже и вы. Без сомнения, монсеньер, семья становится на путь праведный.
В ответ герцог Орлеанский разразился страшным проклятием, встреченным Дюбуа одной из тех своих усмешек, которым мог бы позавидовать и Мефистофель.
— Тише, вы там! — воскликнул швейцарец, который не знал, кто шумит, и хотел, чтобы супруги не пропустили ни единого слова из благочестивых наставлений священника.
— Тише же, монсеньер, — повторил Дюбуа, — вы же мешаете церемонии.
— Увидишь, — подхватил герцог, — что, если мы не замолчим, она прикажет нас выставить за дверь.
— Тише! — повторил швейцарец, стукнув древком алебарды о каменные плиты пола, а герцогиня Беррийская послала господина де Муши выяснить, в чем причина шума.