— Эгей, шевалье! — позвал он; Дюмениль ответил. — Так я там был!
— И что?
— Ну, я встретил если не друга, то, по крайней мере, знакомого.
— Нового узника?
— Думаю, сидит он с того же времени, что и я.
— А как его зовут?
— Капитан Ла Жонкьер.
— Постойте-ка!
— Вы его знаете?
— Ну да!
— Тогда окажите мне великую услугу, скажите, что он такое?
— О, он яростный враг регента!
— Вы уверены?
— Ну а как же! Он участвовал в нашем заговоре, но вышел из него, потому что мы хотели регента похитить, а не убить.
— Так он стоял…
— За убийство.
— Да, все сходится, — прошептал Гастон. — Значит, — продолжал он громко, — этому человеку можно доверять?
— Если это тот, о котором я слышал. Он жил на улице Бурдоне, в «Бочке Амура».
— Совершенно верно, это он.
— Тогда это надежный человек.
— Тем лучше, — сказал Гастон, — потому что в руках этого человека жизнь четырех храбрых дворян.
— И вы один из них, не так ли? — спросил Дюмениль.
— Ошибаетесь, — ответил Гастон, — себя я из этого числа исключил, для меня, кажется, все кончено.
— Как все кончено?
— Да, я осужден.
— На что?
— На смерть.
Собеседники на секунду замолчали.
— Это невозможно! — первым прервал молчание Дюмениль.
— Почему же невозможно?
— Потому что, если я правильно понял, ваше дело связано с нашим, ведь так?
— Да, оно следствие вашего.
— Ну, а…
— Так что?
— Ведь с нашим делом все пока хорошо, и с вашим не может быть плохо.
— А кто вам сказал, что с вашим делом все хорошо?
— Послушайте, мой дорогой сосед, от вас, согласившегося стать нашим посредником, у нас больше нет тайн.
— Слушаю, — сказал Гастон.
— Вот что мадемуазель де Лонэ написала мне вчера. Она прогуливалась с Мезон-Ружем, который, как вы знаете, в нее влюблен, а мы оба над ним смеемся, но от него это скрываем, потому что он нам очень полезен, а поскольку она, под предлогом болезни, как и вы, просила позвать ей врача, то Мезон Руж предупредил ее, что врач Бастилии к ее услугам. Так вот, надо сказать, что мы знаем, и довольно близко, этого тюремного врача по фамилии Эрман. Правда, она не надеялась выяснить у него что-либо существенное, потому что это очень робкий от природы человек. Он пришел в сад, где она гуляла, чтобы прямо там дать ей консультацию, и сказал: «Надейтесь!» В устах другого человека это слово мало что значит, но в устах Эрмана оно значит много. Следовательно, раз мы можем надеяться, то и вам бояться нечего, потому что наши дела тесно связаны.
— Однако, — сказал Гастон, которому все это казалось весьма смутным, — Ла Жонкьер, как мне показалось, был уверен в том, что говорил.
В эту минуту Помпадур постучал снизу ручкой метлы.
— Прошу прощения, — сказал Гастон Дюменилю, — меня зовет маркиз, может быть, у него есть для меня какие-нибудь новости.
И Гастон побежал к дыре в полу и несколькими ударами ножа расширил ее.
— Шевалье, — сказал Помпадур, — спросите у Дюмениля, не узнал ли он чего-нибудь нового от мадемуазель де Лонэ.
— О ком?
— Об одном из нас. Я уловил несколько слов, когда старший надзиратель и комендант разговаривали у моих дверей, кто-то из них сказал: «Приговорен к смерти!»
Гастон вздрогнул.
— Успокойтесь, маркиз, — сказал он, — я имею все основания предполагать, что речь шла обо мне.
— О черт! Дорогой шевалье, меня это вовсе не успокаивает. Во-первых, потому что теперь мы знакомы, а в тюрьме быстро становятся друзьями, и я был бы в отчаянии, если бы с вами что-то случилось, а во-вторых, потому, что если с вами что-то произойдет, то это может произойти и с нами, ввиду сходства наших дел.
— А вы полагаете, что мадемуазель де Лонэ может разрешить наши сомнения? — спросил Гастон.
— Конечно, ведь ее окна выходят на Арсенал.
— Ну и что?
— Как что? Если бы там сегодня произошло что-то новое, она обязательно бы это увидела.
— Да, верно, — прервал его Гастон, — а вот и она стучит. И действительно, мадемуазель де Лонэ два раза стукнула в потолок, что означало: «Внимание!»
Гастон ответил мадемуазель де Лонэ одним ударом, что означало: «Слушаю!» Потом он подбежал к окну. Через секунду спустилась веревка с письмом. Гастон притянул к себе веревку, отцепил письмо и побежал к дыре в полу.
— Ну что? — спросил маркиз.
— Письмо, — ответил Гастон.
— И что в нем?
— Не знаю, я сейчас передам его Дюменилю, и он мне скажет.
— Поспешите!
— Черт возьми, — сказал Гастон, — сами понимаете, я не меньше спешу, чем вы.
И он побежал к камину.
— Шнурок! — крикнул он.
— У вас письмо? — спросил Дюмениль.
— Да. Свет у вас есть?
— Только что зажег.
— Тогда скорее спускайте шнурок.
— Держите.
Гастон привязал письмо, и шнурок взвился вверх.
— Письмо не мне, а вам, — сказал Дюмениль.
— Неважно, читайте. Вы мне расскажете, что там; у меня нет света, а пока вы мне его спускаете, мы потеряем много времени.
— Вы позволите?
— Черт возьми!
Минуту было тихо.
— Ну что? — спросил Гастон.
— Вот черт! — произнес Дюмениль.
— Что, плохие новости?
— Проклятье! Судите сами.
И Дюмениль прочел:
«Дорогой сосед!
Сегодня вечером в Арсенал явилась чрезвычайная судебная комиссия: я узнала ливрею д’Аржансона. Скоро мы узнаем больше, потому что ко мне придет врач.
Передайте от меня тысячу приветов Дюменилю».
— Да, именно это мне сказал Ла Жонкьер, — произнес Гастон. — Чрезвычайная комиссия! Это разбирали мое дело.
— Ба, шевалье, — ответил Дюмениль, безуспешно пытаясь придать своему голосу уверенность, — думаю, вы зря беспокоитесь заранее.
— Нет, я знаю, в чем тут дело, а пока — слышите?
— Что?
— Сюда идут! Тише!
И Гастон поспешно отошел от камина.