— Будь спокойна, — сказала Христина, — я клянусь тебе, что ничего не скажу. Ну, а теперь рассказывай.
— Так вот в чем дело. Ваш замок, госпожа, этот самый замок, который вам подарил ваш отец, и в котором вы теперь живете, выстроил никто иной, как Самуил Гельб.
Христину проняла дрожь. Она вдруг вспомнила, с какой загадочной внезапностью Самуил появился в замке.
— Но как он мог это сделать? — спросила она.
— А кто же другой мог в такое короткое время выстроить заново такой замок? Разве вы не видите сами, что это дьявол? Если бы он не был дьяволом, то как же он мог бы воздвигнуть из праха и оживить эти мертвые развалины всего в каких-нибудь одиннадцать месяцев, сколько бы он ни нанял для этого рабочих? А как он вел дело? Он был тут и в то же время — повсюду. Жил он, наверное, где-нибудь тут поблизости, потому что, как только он бывал нужен, он немедленно появлялся. А где он жил? Я знаю, что ни в Ландеке, ни в пасторском доме, ни здесь. Притом у него не было лошади. Как же он сюда являлся? Этого никто не мог сказать. Так кто же его сюда доставлял? И заметьте, когда г-н барон приезжал взглянуть на работы, он никогда его здесь не заставал, да и не подозревал, что он принимает какое бы то ни было участие в этом деле. А как ухитрился Самуил Гельб заставить архитектора никому ничего не говорить? Он целый день рыскал по горам под тем предлогом, что изучает ботанику, как он говорил. И он изрыл всю скалу на том месте, где построен замок, и везде наделал каких-то ходов и подземелий. Что он там такое устроил, уж я и не знаю. Вы меня сочтете за безумную, но уверяю вас, что однажды вечером, приложив ухо к земле, я ясно расслышала глубоко под землей ржание коня.
— Ну, милая, это один из твоих снов наяву, — сказала ей Христина. А Гретхен продолжала:
— Хотите, я вам приведу другой случай. Однажды в двух шагах от моей старой хижины он начал строить каменный фундамент. Я конечно не знала, зачем это, но на другой день, ранним утром, заметила, что мои козы боятся рабочих, я увела их в горы и вернулась домой уже поздно вечером. И вот в это время моя хижина успела исчезнуть, а на ее месте я нашла вот этот самый домик, вполне отстроенный и даже меблированный, вот такой, как вы его теперь видите. Ну подумайте сами, разве это не колдовство? Самуил Гельб был тут. Он мне сказал, что эта перестройка была сделана по приказу, который г-н барон дал архитектору. Но это все равно, это ничего не значит и вовсе не объясняет, каким образом целый дом мог быть выстроен в двенадцать часов. Я знаю, я сама вижу, что этот новый домик и лучше, и удобнее, и прочнее, чем прежний. А все-таки мне жаль старой хижины. А этого домика я боюсь. Временами мне кажется, что я живу в чертовой постройке.
— Все это в самом деле очень странно, — сказала Христина, — и хотя я не разделяю твоих суеверий насчет Самуила Гельба, я и сама ощущала бы некоторое беспокойство, если бы знала, что живу в доме, который выстроен им. Но скажи мне только одно. Когда ты встречала его в наше отсутствие, он возобновлял свои дерзости и угрозы?
— Нет, скорее мне казалось, что он высказывал расположение и покровительство. Он лучше меня знает лечебную силу разных растений, только не верит в их душу, как я в нее верю. Он часто указывал мне лекарства для моих хворавших коз.
— Так что ты и сама теперь несколько переменилась к нему? По крайней мере, мне так кажется.
— Хотела бы перемениться, да не могу. Весь этот год я не слышала и не видела от него ничего худого. Скорее, наоборот. Но цветы и травы все еще говорят мне, что он грозит бедой всем тем, кого я люблю, вам и г-ну графу. А мои цветы никогда мне не говорили неправды. Он что-то скрывает. Он делает вид, что ни о чем худом не думает для того, чтобы усыпить нашу осторожность. Как только я увижу его, во мне сейчас же, против моей воли, поднимается гневное чувство против него. Напрасно пытаюсь я победить это чувство, заставляю себя припомнить услуги, какие он мне оказал. Я, кажется, никогда ни к кому не питала ненависти, а его чувствую, что ненавижу. Только напрасно мы разговариваем так громко. Он колдун, он все узнает, он узнает, что я вам все рассказала, что я его ненавижу, что…
— Что одни только матери отличаются неблагодарностью, — внезапно раздался позади собеседниц спокойный голос Самуила Гельба.
Гретхен и Христина обернулись. Христина не могла удержаться от крика. Ребенок проснулся и заплакал.
Самуил устремил на Христину суровый взгляд, в котором, впрочем, не было ни малейшей насмешки или презрения. Он держал в правой руке белую шляпу, которую снял, приветствуя дам, а в левой руке — ружье. Черный бархатный сюртук, до верха застегнутый, оттенял спокойную и холодную бледность его лица.
Откуда он явился? Позади скамьи, где сидели Христина и Гретхен, высилась отвесная скала в пятьдесят футов.
— Чего же вы так испугались? — спокойно спросил Самуил. — Посмотрите, вы разбудили ребенка, он плачет.
Гретхен продолжала вся трепетать.
— По какой дороге вы пришли? — спросила она. — Откуда вы вышли?
— В самом деле, милостивый государь, как вы здесь очутились? — спросила Христина.
— Как я здесь очутился, сударыня? — сказал Самуил в ответ на вопрос Христины. — Уж не думаете ли и вы, как Гретхен, что я выходец из ада? Увы, я далеко не так сверхъестественен и чудесен. Просто-напросто вы были так погружены в свой разговор обо мне, так усердно про меня злословили, что не видели и не слышали, как я подошел. Вот и все.
Христина, несколько оправившись, убаюкивала мальчика, который скоро заснул. Самуил сказал ей:
— Вот видите, мой совет был не плох, и, как кажется, Вильгельм чувствует себя прекрасно?
— Это правда, милостивый государь, и я приношу вам искреннюю благодарность от всего моего материнского сердца.
— Что касается до тебя, Гретхен, твоя лань погибла бы, если бы я ее не вылечил. Твои козы расхворались и все пали бы, если бы я тебе не указал лекарства от их болезни.
— Это правда, — сказала Гретхен мрачным тоном. — Только откуда вы все это узнали?
— Да хотя бы от самого сатаны, в чем ты, кажется, вполне уверена. Ведь если так, то вы должны быть еще более мне благодарны, потому что ради вас я сгубил свою душу. А вы, вместо этого, обе меня ненавидите. Справедливо ли это!
— Г-н Гельб, — важно проговорила Христина, — вы сами добиваетесь того, чтобы мы вас ненавидели. Я же, наоборот, хотела бы уважать вас. Нет сомнения, что вы обладаете каким-то особенным могуществом. Почему же вы не применяете его к добру, а употребляете во зло?
— Я охотно делал бы так, сударыня, если бы вы научили меня и наставили, что такое добро и что такое зло. Если мужчина находит женщину красавицей, если он с восторгом любуется ее красотой и грацией, если он, помимо своей воли, завидует тому счастливцу, который обладает этой душевной и телесной прелестью, то это будет по вашему что? Зло? Вот вы, например. Предположим, что я люблю вас. Это будет зло? Но Юлиус тоже полюбил вас, и вы нашли, что это добро, а не зло. Как же это случилось, что-то, что в нем было добро, во мне стало злом? Нет, все, что разум допускает, и все, что природа одобряет, все это не зло, а добро. Почему не могли бы вы сегодня полюбить человека, которого полтора года тому назад вы не любили? Разве добродетель зависит от дней, чисел и месяцев?