Лара феном быстро высушила волосы, оделась… Белье, кстати, у нее было простым, стыдливо-девичьим – это всегда нравилось Феликсу. А кружева-бантики казались ему пошлостью. Кружева-бантики носили проститутки…
Последний штрих – Лара перед зеркалом подвела глаза.
– Идем?
– Да, идем… – Феликс едва смог стряхнуть с себя наваждение.
Конечно, они опоздали – соседи по столу уже приступили к десерту. И опоздание, и то, что Феликс с Ларой явились к обеду вместе, все это сразу же выдало их. Ну, и на лицах обоих, наверное, что-то такое читалось… Правда, чета пенсионеров – Никита Андреевич и Лидия Савельевна – поприветствовали опоздавших добродушно, понимающе-приязненно (эх, молодежь!). Альбину же так и перекосило… Что касается Гоши и Пети, то они, как всегда, словно загипнотизированные, уставились на Ларину грудь.
Официантка захлопотала вокруг стола, обслуживая опоздавших.
– Как вам Ярославль? – любезно спросил Никита Андреевич.
– Очень… – радостно отозвалась Лара. – Спасибо, – кивнула она официантке, поставившей перед ней тарелку с супом. – Я бы хотела там жить! А эта Москва… Ну ее.
– А вам как экскурсия, молодые люди? – Никита Андреевич обратился к сыновьям Альбины.
Младший смущенно пожал плечами, старший со стыдливым нахальством заявил:
– Еще одна встреча с прекрасным, и меня стошнит…
– Гоша! – зашипела Альбина. – Что ты такое говоришь, как тебе не стыдно! Вон из-за стола…
Чета пенсионеров попыталась обратить все в шутку, но Альбина разбушевалась всерьез… Не из-за невоспитанности детей, наверное, а из-за того, что он, Феликс, – с Ларой, а не с ней…
Ну да бог с ней, с этой Альбиной.
На следующий день был еще один город, потом Кижи, Валаам… И все это время Феликс находился рядом с Ларой. Он ни на минуту не мог оставить ее.
Они расставались лишь на ночь – тогда каждый уходил в свою каюту.
Самым приятным для Феликса было пробуждение – он еще не успевал открыть глаза, а уже улыбался, словно сегодня его ждал подарок, о котором он мечтал всю свою жизнь…
Через некоторое время теплоход прибыл в Санкт-Петербург. Там «Карамазов» стоял на причале, а туристов еще пару дней возили на экскурсии по городу и его окрестностям.
Феликсу с Ларой надоели организованные экскурсии, и они, взявшись за руки, бродили вдвоем по городу.
Конец июня – белые ночи. Толпы туристов. Шатры летних кафе, бесчисленные катера, снующие по каналам, свежий ветер с Дворцовой набережной, бастион Петропавловской крепости…
Когда-то давным-давно, в юности, Феликс мечтал прогуляться по Питеру с любимой девушкой. Чтобы и белые ночи, и ажурная ограда Летнего сада, и фонтаны Петергофа… Но ничего не случилось. То есть случилось, но не так. Да, бродил он по Питеру – в первый раз лет в восемнадцать, с одной разбитной девицей, поклонницей андеграундной культуры, курившей по две пачки сигарет в день. Девице по барабану были и ограда Летнего сада, и гранитные набережные – она висела у Феликса на локте и без передышки рассказывала какие-то байки из своей нелегкой андеграундной жизни.
В следующий раз Феликс отправился в Питер с первой женой, вернее, тогда еще невестой. Будущая супруга красот города на Неве не понимала, ее тянуло только в магазины, устав от прогулок, она истерила и дулась… К тому же тогда стояла скверная погода – сильный ветер, дожди. Будущей супруге продуло уши…
Потом, много позже, Феликс вновь оказался в Питере, и уже тут, непосредственно на месте, познакомился с очаровательной незнакомкой. Но из этих прогулок тоже ничего хорошего не вышло – незнакомка стащила у Феликса деньги и была такова.
Вот вам и белые ночи…
Он забыл свои мечты, он перестал надеяться, что найдет родную душу, свою вторую половинку. Но кто-то там, свыше, наконец решил, что Феликс заслужил счастье, – и послал ему Лару.
И все совпало, сплелось, соединилось – и хорошая погода, и ажурные ограды, и девушка… Хотя, конечно, какой-нибудь скептик и фыркнул бы в лицо Феликсу: «Ну что вы, батенька, какая там юношеская романтика на пятом-то десятке… В ваши годы пора на Мальдивы, на Кубу за дайвингом, а не по Питеру пешком шляться!» Ну да бог с ним, со скептиком… Главное – что мечта Феликса все-таки сбылась. Лучше поздно, чем никогда.
…Когда они с Ларой бродили по Невскому проспекту, взбирались на колоннаду Исаакия, искали Александро-Невскую лавру, Феликс невольно поглядывал на проходивших мимо женщин. Он все еще не мог поверить рассудком в то, что Лара – лучшая. (Сердцем-то – поверил сразу!)
Так вот, ни одна из прохожих не могла сравниться с Ларой. И дело было даже не в красоте возлюбленной Феликса, не в ее стройности и не в отсутствии морщин на ее личике – дивном, диком, странном… Просто внешность каждого человека отражала и его душу.
Сейчас Феликс отчетливо видел, что вокруг бродили лишь тени женщин – унылые, приземленные, убогие создания… То слишком жадные, то слишком наивные, то глупые, то грубые… И все эти внутренние недостатки проявлялись через внешние черты – через скошенные подбородки, близко посаженные глаза, оттопыренные уши, мешки и отеки на лице, чудовищных размеров зады, кривые ноги, вывернутые ноздри, змеиные улыбки, гогочущие голоса… Проявлялись через резкие, душные запахи их духов, манерные движения рук, вертлявую походку.
Где-то посреди Невского Феликс заметил как-то в толпе Альбину, за которой уныло плелись ее сыновья. Он и до того терпеть не мог Альбину, но сейчас с особой отчетливостью увидел, какая у этой женщины маленькая голова (а еще эта короткая, прилизанная, под мальчика, стрижка!) и распухшие, торчащие в стороны бедра… Все это внешнее несовершенство лишний раз подтверждало то, что Альбина – лицемерка. Ее так и распирала чувственность, которую она ловко маскировала интеллектуальными беседами… А на самом деле она – обыкновенная самка.
Еще хуже казались молодые девицы на шпильках, в мини, с глазами-калькуляторами… Пожилые женщины – те, наоборот, были равнодушны к одежде, к собственной внешности, и в их отечных лицах, запавших глазах, в глубоких носогубных складках пряталась желчь, недовольство жизнью, ненависть ко всему миру… Настоящие ведьмы.
Даже в детях, девочках уже угадывалась их будущая, исковерканно-женская сущность.
Одно из отвратительнейших созданий женского пола Феликс наблюдал в летнем кафе возле Спаса на Крови. За столиком сидела семья – отец, мать и она, их дочь, девочка лет десяти. Огромная, толстая, с гипертрофированным животом, словно у беременной, с трясущимся жиром на предплечьях, с плоским, распаренно-красным от жары лицом, многочисленными подбородками и крошечными, злобными глазками. В розовом спортивном костюме, бесстыдно обтягиваюшем ее ляжки. Девочка капризничала, топала ногами, требовала себе лишний хот-дог, и от ее визгливого голоса по спине бежали мурашки – словно кто-то металлом скреб по металлу… Не девочка, не человек, не живое существо это было – одна жадная, вздорная, глупая, ненасытная утроба.