— Что с вами? — обеспокоенно подалась в мою сторону Лариса. — Иван Павлович!
Я хотел сказать, что нет никакого повода для беспокойства, открыл рот, увидел, как бешено вертящиеся стены опрокидываются на меня, попытался увернуться, и наступила темнота.
— Иван Павлович, — донеслось издалека.
— Да, — хотел сказать я, но изо рта вырвалось мычание.
— Иван Павлович, — настаивал голос.
— Вава, очнись, — вплелось сопрано Николетты, — открой глаза.
— Иван Павлович, слышите? — гудел незнакомый дядька. — Ну же…
Я разлепил веки и увидел прямо над собой чудовищный голубой потолок, украшенный золотой лепниной.
— Где я?
— Очнулся, — взвизгнула Николетта, — безобразник, напугал всех!
— Что случилось? — бормотал я, оглядываясь вокруг.
Интересно, каким образом я очутился на кровати в этой совершенно незнакомой комнате, обставленной белой мебелью с золотым орнаментом, да еще абсолютно раздетый. Неизвестный мне мужчина спокойно ответил:
— Вам стало плохо, сильно подскочило давление, раньше были такие казусы? Вы гипертоник?
— Хотите сказать, что я упал в обморок, как институтка?
— Ну, сознание теряют не только истерические особы, — усмехнулся мужчина.
— Вава, — запричитала Николетта, — ужасно, ужасно. Ты мог умереть. Я бы выплакала все глаза, стоя на коленях у памятника, в дождь и снег. Нет, ничто бы не удержало меня от визита к тебе на кладбище.
Я попытался скрыть усмешку. Николетта уже нарисовала в уме образ безутешной матери, оплакивающей сына.
Однажды мои родители заспорили, где провести август. Меня оставляли с нянькой на даче, а сами хотели поехать отдохнуть. Отец, у которого болела печень, хотел отправиться в Ессентуки, маменька, отличавшаяся богатырским здоровьем, намеревалась валяться у моря в писательском доме отдыха в Коктебеле. Но папа впервые в жизни не захотел ей уступить. Поругались они ужасно. И в конце концов отец заявил:
— Хорошо, или едем на воды, или сидим в Подмосковье.
Обозленная Николетта в сердцах выпалила гениальную фразу:
— Ладно, пусть будет по-твоему. Но имей в виду, когда кто-нибудь из нас умрет, я каждое лето стану ездить на море.
Отец просто лишился дара речи, услыхав это заявление.
Вспомнив ту, давнишнюю сцену, я усмехнулся и заметил:
— В черном платье и вуали ты будешь очаровательна.
Потом я увидел Ларису и приподнялся.
— Простите, я нахожусь у вас в доме?
— Конечно, — ответила та.
— Ничего не понимаю.
— Оставьте нас, милые дамы, — сказал врач, — посмотрю больного, и решим, как поступить.
Он быстро вытолкал за дверь Ларису, причитающую Николетту и представился:
— Ну, давайте знакомиться. Хлопов Леонид, домашний доктор Федотовых.
— Как я сюда попал?
— Просто выпили чашечку кофе и упали в обморок. Лариса, естественно, перепугалась, вызвала меня. Сколько вам лет, Иван Павлович?
— Сорок.
— Не хочу вас пугать, — сказал Леонид, — но это самый опасный возраст для мужчин. Многие ушли из жизни, едва успев справить сорокалетие. Высоцкий, например.
— Он был пьяница и наркоман.
— Согласен, но не это главное.
— А что? — поинтересовался я. — Киньте брюки, пожалуйста.
Леонид дал мне одежду.
— Главное то, что он являлся творческим человеком, увлекающимся, с обнаженными нервами, такие сгорают раньше. Вы ведь тоже поэт?
— Кто сказал?
— Николетта.
— Она-то как здесь оказалась?
— У вас в пиджаке зазвонил мобильный, Лариса ответила, и так познакомились с вашей матерью.
— Ясно, — буркнул я, влезая в свитер.
— Вы можете идти?
— Совершенно спокойно.
— И куда сейчас?
— Ну, по делам.
— Голубчик, — обеспокоенно произнес Леонид и положил мне на плечо руку, — не глупите. Отправляйтесь домой и в кровать, по крайней мере до завтра. Подобные «звонки» от организма нельзя оставлять без внимания.
— Хорошо, наверное, вы правы.
— Вот и умница. Лариса! — крикнул Леонид.
— Да? — отозвалась дама.
— Не советую Ивану Павловичу садится за руль.
— Велю Пете отвезти его.
— Но моя машина… — слабо вякнул я, понимая, что в действие приведены такие силы, сопротивляться которым невозможно.
— Петя доставит вас на вашем кабриолете, — хмыкнула Лариса.
— Лучше ко мне, — зачирикала Николетта. — Ах, дорогой, представь, как тебе будет хорошо в твоей любимой комнате, около меня, я буду за тобой ухаживать.
Я представил, как она без конца врывается в спальню под разными предлогами, пристает с разговорами, а потом устраивает истерику, и быстро сказал:
— Это было бы чудесно, Николетта, но Элеонора может меня уволить. Одно из основных выдвинутых ею условий — это постоянная ночевка на работе.
— Ужасно, — всхлипнула маменька, — я буду беспокоиться за тебя. Впрочем, пришлю Тасю с куриным бульоном. И не спорь! Только суп из цыпленка, волшебное средство.
Если я что и не перевариваю, так это супы.
— Спасибо, Николетта, съем с удовольствием.
— Ларочка, — забормотала маменька, — значит, завтра вы у меня, жду с нетерпением.
Последовал обмен поцелуями, и мы наконец добрались до прихожей. Когда Николетта, надев шубку, уже стояла у двери, та внезапно распахнулась, и появилась раскрасневшаяся от мороза Ксюша. Я вздрогнул. Сейчас, из-за того, что на девочке была красивая норковая шубка, она походила на Риту еще больше. Слава богу, что у Ксюши были пронзительно голубые глаза, а то бы я подумал, что она тоже замешана в этой истории.