Он осторожно опустил ее на песок и накрыл собой.
Впервые почувствовав его внутри, Инна едва слышно застонала и подалась навстречу. Под закрытыми глазами метались радужные огни, губы дрожали от счастья. Он забился над ней, глубже вдавливая в песок. В этот момент Инне показалось, что она слышит размеренный плеск – словно кто-то идет по воде. Но она уже не могла его остановить – Конунг стал ураганом, сметавшим все на своем пути. Инна услышала тонкий вскрик, закричала сама, и весь мир закружился в блаженном вихре.
«Девочка, – шептала она, едва шевеля губами и гладя откатившегося на бок, тяжело дышавшего Павла, – дочь Конунга». Она уже чувствовала, что теперь судьба на ее стороне.
– Я тебе сделал больно? – спросил он, как только сумел заговорить.
– Нет!
– Ты кричала.
– Это не то, – она смущенно спрятала лицо на его груди.
– Первый крик, – произнес он задумчиво, – был от боли.
– Нет-нет, – снова повторила она.
Павел с Инной лежали, обнявшись и накрывшись влажными полотенцами. Он то засыпал, то просыпался, а Инна даже и не пыталась прикрыть глаза – любовалась любимым, который отныне и навсегда принадлежал только ей. Счастье, фундаментом которому стали фантазия и любовь, зацементировалось новой жизнью внутри нее. И чувством собственницы.
Утро согрело озябшие за ночь тела ласковыми лучами.
– Искупаемся? – Конунг весело потянулся.
– Да, – Инна не могла отвести взгляда от его сияющей, словно бронзовой, фигуры.
– А потом завтракать! – Он вскочил на ноги и побежал к морю. – Я голоден, словно волк!
Домой они возвращались весело. Павел то болтал без умолку, то начинал в полный голос петь, и тогда его мощный искрящийся голос разносился чуть ли не по всему поселку.
– Позавтракаем, – сам себя прерывал он, – и покажу тебе гору!
Сердце Инны застучало сильнее – то ли от быстрой ходьбы, то ли от тайного предвкушения.
– Кошку?
– Ее, – он кивнул, – а знаешь, откуда название?
– Догадываюсь, – улыбалась она.
– Нет, не то! «Кош» в переводе с крымско-татарского означает «парный», «кая» – скала. Так что все просто.
– А как же форма?
– Форма повлияла на то, что русские стали коверкать язык. И получилась Кошка.
– Здорово.
– Здорово будет потом. – Он крутил в руке оранжевое полотенце, отчего стал похож на рыжую мельницу. – Увидишь самый большой таврский могильник. Дольмены. Здесь люди жили уже в девятом веке до нашей эры.
– Представляю, – Инна почувствовала, как по телу пробежал холодок, – а в Средние века?
– Еще как. – Павел остановил кружение и закинул полотенце на шею. – Сохранились даже остатки крепости Лимена-Исар. Восьмой век.
– А я слышала про Лимена-Кале, – зачарованно прошептала она.
– В тринадцатом веке была и такая крепость, – согласился он, – но этот замок разрушили в четырнадцатом веке.
– Фундамент хотя бы, – девушка дрожала от нетерпения, – или стены остались?
– Частично, – ласковая улыбка не сходила с его губ, – но обычный турист ничего не найдет. А тебе повезло! На этих древних развалинах прошло мое детство.
Они добрались до дома уже знакомой тропинкой, Павел распахнул дверь и увидел, что Инна застыла в нерешительности.
– Ты что? – удивился он.
Она растерянно пожала плечами.
– Твоя мама-
– Смешная, – он потрепал ее по влажным волосам, – она же все знает. Даже о нашем ребенке.
– Я не могу! – Она вдруг испугалась, что мать Конунга посмотрит на нее и тут же раскроет обман. Все поймет.
– Тогда стой здесь, Иннушка, – скомандовал он, – я сейчас.
Когда Инна вошла наконец в дом, Елены Андреевны нигде не было видно. Но и прежний Конунг пропал – на стуле перед накрытым столом сидел немощный старец с низко опущенной головой.
– Что-то случилось? – испуганно спросила Инна у Павла, которого словно заколдовали.
– Нет, – он поднял на нее затуманенные глаза, – позавтракай. Тебе надо.
Потом резко вскочил, с грохотом отодвинув стул, и скрылся в комнате. Минут через двадцать появился, но уже в другой одежде, с большим, почти пустым рюкзаком за спиной. Покидал в него, не глядя, яблоки, груши, хлеб со стола и встал у двери в ожидании.
Инна тут же вскочила. Он не обратил внимания даже на то, что на ней вчерашнее легкое платье, под которым проступает влажный купальник – сходить переодеться она так и не решилась, боясь в глубине дома наткнуться на его мать. Они молча вышли.
– Есть два пути, – безразличным тоном начал объяснять он, – один через трассу, другой от кипарисовой аллеи.
– А в чем разница? – Инна задала вопрос, чтобы его расшевелить.
– Первый годится даже для пенсионеров, – с прежней интонацией произнес он, – второй сложнее: между отвесными скалами.
– Первый, – выбрала она без колебаний. Ей было все равно: идти, карабкаться или лезть. Лишь бы оставаться с ним наедине как можно дольше, и пенсионерская тропа подходила для ее цели больше всего.
– А ты трусиха, – бросил он без тени шутливости, – не то что Ma…
И тут же захлопнул рот.
Они шли по старым улочкам Симеиза, вверх, в сторону трассы. Потом еще минут двадцать ползли до самой горы, пока не оказались на первой смотровой площадке.
– Здесь начинается экологическая тропа, – объяснил Конунг голосом, звучавшим словно из прошлого, – пойдем.
Чем выше они забирались по каменистой тропе, ведущей сквозь средневековые заросли деревьев, тем легче становилось у Конунга на душе, и настроение Инны взлетало следом за ним. Он уже веселился, смеялся, словно заправский экскурсовод рассказывал историю поселения и легенды, которыми успела окружить себя Кошка за минувшие годы. Она оказалась юной горой – всего-то миллион лет.
– Смотри! – Конунг, встав на краю обрыва, обвел щедрыми руками море вдали и ставший крошечным Симеиз.
От восторга у Инны перехватило дыхание, но наслаждение длилось только пару секунд: она испугалась за Павла, покачнувшегося на краю.
– Отойди, – плаксиво попросила она, – пожалуйста!
– Сейчас, еще немного.
И раскинул руки, как крылья.
Они забирались все выше и выше, оставив груз забот далеко внизу, у подножия горы. Им, молодым и забывчивым, мир снова казался красочным, а великолепные виды вокруг напоминали о том, что нужно, обязательно нужно жить!
На одной из площадок они наткнулись на теснившуюся у обрыва толпу. И местные, и туристы застыли с расширенными глазами, сосредоточенно глядя вниз.