Гликерия говорила быстро, нарочито добрым голосом – как с буйнопомешанным. В суетливом решении Костиных проблем ей совершенно не хотелось принимать участие – и пусть это было неправильно с точки зрения школьной дружбы.
– Оки-оки! – явно взбодрённый чем-то горячительным, Костя, как призрак этой самой дружбы, исчез на просторах полутёмного коридора.
Гликерия была неисправима и по-прежнему ни в ком не нуждалась. Конечно, кроме «немногих, но верных…» – как с радостной благодарностью поняла Оля. Подмигнув ей, всё ещё нерешительно стоящей возле застывшего рядом Сашки, Гликерия направилась в актовый зал со словами «Пойду ёлку рассмотрю».
…Мимо Оли и Сашки проходили люди. И в том числе полной достоинства неторопливой походкой проплыла Светлана Бояршинова в окружении старшеклассниц. Она бросила на Олю и её непростого друга презрительно-насмешливый взгляд. Видимо, он не успел измениться, потому что несколькими метрами раньше навстречу Лане прошла Гликерия. Конечно, никто ничего не забыл и не простил, а потому всем нон-конформистам расслабляться и терять бдительность было рано.
Но сейчас…
– Потанцуем или поговорим? – мягко предложил Сашка. Его глаза, обведённые угольно-чёрной дымкой, смотрели с надеждой.
Одет Сашка был в свой парадный субкультурный вариант. На дальнем плане у него за спиной проплыл наряженный в маскарадный костюм Димка Савиных, присмотрелся к ним с довольным видом и показал Оле оттопыренные большие пальцы. Добрая он душа, этот Димка, хоть и проблем от него немало. Оля улыбнулась ему.
И взглянула на Сашку. Он оставался тем же – и тоже, как Гликерия, был последовательным в своём стремлении отгородиться от бодрого, разноцветного и весёлого, но, как он считал, убитого массовой культурой мира. И… Оля по-прежнему понимала его.
Но для любви этого уже было мало – что Оля сейчас совершенно отчётливо и осознала. Может, и дружбы настоящей после того, что произошло, уже тоже не может быть. Но остаться близким для Сашки человеком – вернее, даже чтобы Сашка этим самым близким человеком для неё был, Оле хотелось. Правда. Для её нынешнего гармоничного и прекрасного равновесия между собой и миром этого было бы вполне достаточно.
Но что же по этому поводу думает сам Макушев? Неужели по-прежнему влюблён-с?
Ну вот сейчас и выяснится.
– Потанцуем. – Оля улыбнулась и взяла Сашку за руку. Чуть слышно стукнули друг о друга их кольца.
– Носишь?
– Ношу, красивое. И танцевать люблю.
– Спасибо! Оля, а помнишь, ты как-то говорила, что гот без подружки – это тема?
– В смысле? – Оля сразу поняла, о чём он хочет сказать. И… радости от Сашкиных слов оказалось гораздо меньше, чем она ожидала. Грусти. Грусти гораздо больше. И ещё надежды: «А может, всё-таки?..»
– …Гот без подружки – одинокий такой. Который не собирается искать новую любовь, помнит о прошлой, тоскует… – во время Олиных размышлений объяснял Сашка.
Как это было на него похоже – использовать все подручные средства для создания собственного имиджа. Оля даже улыбнулась этой своей мысли. А Макушев понял её улыбку как знак согласия.
– Ты понимаешь меня, да? – обрадовался он.
Ну да, Оля понимала. И не сердилась – особенно на то, что она оказалась «подручным средством». Ей страдать по этому поводу просто не хотелось. И пошутила она без всякой затаённой тоски:
– Только ты поясни: о какой прошлой любви будет помнить тоскующий одинокий гот – обо мне или о Гликерии?
– Ну что ты всё… – с растерянностью в голосе пробормотал Сашка. Попытался энергичнее прижать к себе свою дорогую Олю, сам понял, что не надо. И до конца танца молчал, с преданной улыбкой глядя Оле в глаза.
* * *
За окнами бушевала непогода. Штормовые волны с рёвом налетали на берег, ветер рвал в лоскуты всё живое и неживое, а то, что ему не поддавалось, яростно освистывал. Поэтому старые стены одинокого домика на границе моря и степи выли и стонали на разные голоса. Но мама и девочка не боялись. Они сидели в своей большой кухне на нижнем этаже дома. Устроившись за широким столом, мама работала на ноутбуке. А девочка, открыв дверцу, гребла кочергой в красных печных углях и пристраивала среди них медную кофеварку на длинной ручке.
– Ты довольна жизнью, Гликерия? – спросила мама, оторвавшись от экрана компьютера.
– Вполне, – улыбнулась девочка, повернувшись к ней.
– А как твои друзья?
– Подруга, – уточнила девочка. – Я наконец-то позвала её к нам в гости.
– Вот и молодец.
Вода закипела, запахло кофе, девочка принялась мешать его. Затем налила в чашку, принесла маме.
– Спасибо. Очень вовремя, – поблагодарила мама. – Ну что, подышим свежим воздухом – и спать?
– Да, пора.
Не выпуская из рук кофейной чашки, мама направилась по лестнице вслед за девочкой. Через её комнату они вышли на террасу. У-у, как схватился безжалостный зимний ветер за края их одежды, как вцепился в волосы! Он завывал, дуя в выщерблины на стенах дома, он перемешивал с колючим снегом разбитые о камни брызги морской воды – и швырял в двух людей, что решились в такую непогоду полюбоваться его работой. Обхватив руками плечи, девочка подставляла ветру лицо и хохотала. Мама пила кофе, вглядываясь в буйство стихии, и, довольно улыбаясь, повторяла: «Хорошо! Ух, хорошо!»
«Восторг!» – добавляла девочка.
Что и говорить – великолепный вид открывался с их террасы. Слева море, справа степь, прямо – узкая полоска обрывистого берега.
Бледная луна пыталась оставить свой след на земле, прочертив по степному простору серебряную дорожку. Но тени рваных туч так быстро неслись по небу под натиском бури, что стирали её. И дорожка лишь дрожала, как будто её затаптывали привидения.
Мама и девочка смотрели в непроглядную темноту ночного моря. Далеко-далеко, на другой его стороне, находились сейчас их самые дорогие и любимые люди. Которые точно так же скучали и ждали встречи.
– Ну, вот теперь совсем пора?
– Да, мама.
Мама и девочка покинули деревянную террасу. Закрыли плотно дверь. Дома было тепло и приятно. Чуть слышно потрескивали электрические калориферы, от этого в комнате казалось ещё уютнее и спокойнее.
…Умытая девочка в длинной ночной рубашке подошла к маме, которая ждала её, задумчиво застыв в кресле. Когда девочка забралась под одеяло, мама поцеловала её на ночь, улыбнулась и махнула рукой:
– Я ещё поработаю. И поговорю с папой.
– Это хорошо. Давайте, – улыбнулась девочка. – А я почитаю, ладно? Не гаси свет.
Мама ушла, а девочка раскрыла библиотечную книгу – толстый том, изрядно потрёпанный, видимо, ещё в давние времена.
И в её окне долго горел свет. Пусть слабенький, но он был виден издалека и мог служить ориентиром – путникам в степи, которых что-то выгнало из дома в такую непогоду, отчаянным лодкам, вышедшим в море. Ровный, надёжный, верный.