— Да, конечно, я и забыла. Ну что ж, дядя, буду счастлива поприсутствовать.
Она действительно выглядела таковой, когда, одетая в кремовое бархатное бальное платье, с сияющей короной на огненных кудрях, вошла в танцевальный зал под руку со своим мужем, королем Ривским. Гарион, одетый в позаимствованный голубой камзол, который заметно жал в плечах, отнесся к мероприятию безо всякого энтузиазма. Как глава другого государства, находящийся с визитом, он был обязан выстоять по меньшей мере час рядом с императором в танцевальном зале, произнося пустые дежурные фразы в ответ на вежливые речи многочисленных Хорбитов, Вордов, Ранитов и Боурунов, а также их жен, зачастую достаточно легкомысленных. Бросалось в глаза отсутствие Хонетов.
Ближе к концу этой бесконечной церемонии графиня Лизелль, блистая своими цвета светлого меда волосами, в бледно-лиловом парчовом платье, подошла к Гариону под руку с принцем Халдоном.
— Держитесь, ваше величество, — тихо сказала она Гариону, присев в реверансе. — Даже такие мероприятия не бесконечны, хотя может казаться и наоборот.
— Благодарю вас, Лизелль, — сухо ответил он.
После того как поток желающих засвидетельствовать свое почтение иссяк, Гарион, стараясь держаться предельно учтивым, слонялся среди гостей, устав слушать одно и то же: «В Тол-Хонете никогда не бывает снега».
В конце этого бала при свечах оркестр арендийских музыкантов стал нудно выводить весь репертуар мелодий праздничных песнопений, общих для всех королевств Запада. Их лютни, виолы, арфы, флейты и гобои создавали практически неслышный фон для болтовни императорских гостей.
— Я пригласил госпожу Альдиму, чтобы она спела нам сегодня, — обратился Вэрен к узкому кругу Хорбитов. — Ее голос должен был стать апофеозом празднеств. К несчастью, из-за погоды она побоялась выйти из дома. Я понимаю ее: она очень бережливо относится к своему голосу.
— И хорошо, что так о нем заботится, — сказала женщина из Ранитов, стоявшая рядом с Гарионом, своему спутнику. — Начать с того, что у нее не такой уж и великолепный голос, к тому же время его не пощадило — все эти годы Альдима поет по кабакам.
— Что за Ирастайд без песни?! — обратился к гостям Вэрен. — Может быть, кто-нибудь из прекрасных дам порадует нас одной-двумя песнями?
Дородная боурунская женщина средних лет тут же откликнулась на предложение императора и в сопровождении оркестра попыталась исполнить популярную песню, однако ей не удавалось одолеть высокие ноты этой партии. Когда она с раскрасневшимся лицом, запыхавшаяся, закончила выступление, раздались жидкие аплодисменты, длившиеся секунд пять. Потом гости вернулись к болтовне.
И тогда музыканты заиграли арендийскую песню, настолько старинную, что ее зарождение терялось во тьме веков. Как и большинство арендийских вокальных произведений, она была грустной, начиналась в минорном ключе с затейливого водопада звуков на лютне. На подходе к главной теме вступила виола, потом к ней присоединился сочный контральто. Постепенно этот голос заставил погрузиться в молчание доселе неугомонных гостей. Гарион был поражен. Это, стоя недалеко от оркестра, графиня Лизелль присоединилась к музыке. У нее был очаровательный голос — густой, завораживающий, обволакивающий, как мед. Гости, находившиеся поблизости, отпрянули из уважения к этому голосу, давая ему место. И вдруг, к удивлению Гариона, Сенедра вступила в этот круг и встала рядом с драснийкой, облаченной в бледно-лиловую парчу. Когда флейта взяла на себя ведущую партию, хрупкая ривская королева подняла голову и присоединила свой голос к голосу Лизелль. Без особых усилий ее голос стал взбираться вверх в унисон с флейтой, настолько идеально подходя по высоте и окраске к ее звучанию, что трудно было различить, где звук инструмента, а где — голос Сенедры. Однако в ее пении явственно слышался отзвук глубокой печали, и Гарион почувствовал, как к горлу подкатил комок, а на глаза навернулись слезы. Несмотря на праздничную обстановку вокруг, было очевидно, что Сенедра ни на мгновение не расстается со своей болью, укоренившейся в ее сердце, и никакое веселье не может рассеять этой боли или даже отвлечь от нее.
Пение закончилось, и раздался шквал аплодисментов.
— Еще! — неистовствовали гости. — Повторить!
Уступая требованиям публики и вдохновленные аплодисментами, музыканты заиграли начало той же самой старинной песни. И вновь лютня рассыпалась тем же хватающим за сердце каскадом аккордов, но на сей раз, когда виола подвела Лизелль к главной теме, зазвучал и третий голос — голос, который Гарион знал так хорошо, что ему и не требовалось взглянуть, кто же это поет.
Полгара, одетая в темно-синий бархат, отделанный серебром, также вступила в освещенный круг, где стояли Лизелль и Сенедра. У нее был богатый и ровный голос под стать голосу графини, но в нем чувствовалось горе, превосходившее по силе даже трагедию Сенедры, — горе человека, навсегда потерявшего родину.
Затем, когда голос Сенедры и звук флейты стали восходить к высоким нотам, Полгара присоединилась к ним. Сложившееся созвучие вовсе не походило на традиционное для всех королевств Запада. Арендийские музыканты с глазами, полными слез, подлаживались под эти античные звуки, воссоздавая мелодию не слыханную здесь тысячи лет.
Когда только затихли звуки этой славной мелодий, установилось благоговейное молчание. А потом собравшиеся разразились овацией. Когда Полгара стала уводить обеих женщин из освещенного золотистым светом круга, многие при этом не скрывали слез.
Белгарат, необычно величественный в тяжелой толнедрийской мантии и с большим, наполненным до краев серебряным бокалом в руке, преградил путь Полгаре. В глазах его застыло удивление.
— В чем дело, отец? — спросила Полгара.
Он без слов поцеловал дочь в лоб и вручил ей бокал.
— Дорогая Полгара, зачем оживлять то, что умерло, что не существует уже многие века?
Полгара гордо подняла голову.
— Память о Во-Вокуне не умрет во мне, пока я живу, отец. Я ношу ее в своем сердце и буду носить всегда. Я вечно помню тот некогда славный, светлый город, город смелых и благородных людей, город, которому этот приземленный мир, где мы живем, позволил исчезнуть.
— Ты так искренне переживаешь это, Полгара? — с волнением в голосе спросил он.
— Да, отец, переживаю, и так, что словами этого не выразить, так что… — Она не договорила, неуверенно пожала плечами, а затем величественной походкой вышла из зала.
После банкета Гарион с Сенедрой сделали в танце несколько кругов по залу, но больше из приличия, чем из желания.
— Когда это Полгара прониклась таким чувством к вокунским арендийцам? — спросила Сенедра во время танца.