Дрожа всем телом, Гарион отпрянул в тень и спрятался за колонну, силясь овладеть собой. Лучше, чем кто-либо другой из живущих, он знал, что означает это страшное место. Торак был мертв. Его собственная рука ощутила последние удары пронзенного сердца бога, трепетавшего на острие его меча, проникшего в грудь врага. Страшные убийства, продолжавшиеся в этом ужасном месте с той самой ночи, были бессмысленны, и эти напрасные жертвы приносились увечному и безумному богу, который умер, тщетно взывая к равнодушным звездам. В груди Гариона медленно закипал гнев, рот наполнялся жгучей горечью. Воля его концентрировалась сама собой, и он уже видел, как раскалывается ненавистная маска, и этот окровавленный алтарь, и все, все здесь, в этом отвратительном месте.
«Не для этого ты здесь, Белгарион!» — зазвучал голос в его голове.
И Гарион стал медленно расслабляться — ведь если бы он не сделал этого, то концентрированная воля его могла бы разрушить до основания весь город. У него будет еще время сокрушить это средоточие ужаса. Теперь же его цель — отыскать Эрионда. Он осторожно высунулся из-за колонны. Жрец в капюшоне, отороченном пурпуром, только что вошел в святилище. На вытянутых руках он нес темно-красную подушку, на которой посверкивал длинный страшный нож. Жрец поднял лицо к изображению своего мертвого бога и благоговейно поднял подушку с ножом, произнося молитву.
— Воззри на орудие воли твоей, бог-дракон Ангарака, — нараспев произнес он, — и воззри на того, чье сердце будет принесено тебе в жертву.
Четверо гролимов втащили в святилище голого кричащего раба, не обращая внимания на его сопротивление и отчаянные мольбы о пощаде. Гарион невольно стиснул рукоять своего меча.
«Остановись!» — приказал голос.
«Нет! Я не могу позволить этому случиться!»
«Этого не случится. А теперь отпусти оружие!»
— Не могу! — вслух произнес Гарион, обнажая меч и делая шаг из-за колонны, но внезапно почувствовал, что окаменел: самое большее, на что он был способен, — это моргнуть.
«Отпусти меня», — взмолился он беззвучно.
«Нет! Сейчас ты здесь затем, чтобы наблюдать, а не для того, чтобы действовать! Теперь стой и внимательно смотри!»
И Гарион с изумлением увидел Эрионда. Юноша вошел в те же двери, через которые втащили упирающуюся жертву. Белокурые кудри Эрионда поблескивали в свете факелов. Лицо выражало печальную решимость. Войдя, он направился прямиком к изумленному жрецу.
— Простите меня, — твердо произнес он. — Но вы не станете больше этого делать.
— Схватить этого богохульника! — закричал жрец. — Сейчас его сердце будет шипеть на раскаленных углях!
Десяток гролимов кинулись было на юношу, но вдруг замерли — их заставила окаменеть на месте та же сила, что остановила Гариона.
— Это не может продолжаться, — так же решительно заговорил Эрионд. — Я знаю, как много этот обряд для всех вас значит, но подобное просто не может продолжаться. Когда-нибудь — и очень скоро, я думаю, — вы сами все поймете.
Гарион напрягся, ожидая грохота, но вопреки его ожиданиям случилось совсем другое. Из пылающего жерла печи подле алтаря с ревом вырвалось пламя — языки огня достигли потолка, и удушающая жара, царившая в святилище, сменилась прохладой, словно сюда неведомо откуда проник свежий морской ветерок. Пламя мигнуло напоследок, словно догорающая свеча, и погасло. Пылающая жаровня также ослепительно вспыхнула, и стальной корпус ее на глазах стал плавиться и оседать под собственным весом. Короткая вспышка — и пламя угасло.
Жрец в ужасе уронил жертвенный нож и метнулся к раскаленным останкам жаровни. Беспомощно протянув руки, словно для того, чтобы придать оплавленному металлу первоначальную форму, он взвыл от невыносимой боли — раскаленное докрасна железо впилось ему в мышцы.
Эрионд с удовлетворением оглядел разрушения, потом повернулся к замершим гролимам, все еще держащим голого раба.
— Отпустите этого человека, — спокойно сказал он.
Гролимы непонимающе уставились на него.
— Он больше не нужен вам, — просто объяснил Эрионд. — Ведь вы не можете принести его в жертву теперь, когда огонь угас. И он никогда больше не разгорится, что бы вы ни делали, вам не удастся зажечь его вновь.
«Дело сделано!» — раздался в мозгу Гариона голос — столь торжествующий, что у ривского короля ослабли колени.
Обожженный жрец, издавая стоны и потрясая почерневшими руками, поднял бледное лицо.
— Схватить его! — завизжал он, указывая на Эрионда скрюченной рукой. — Схватить его и отвести к Хабат!
Больше не было надобности таиться. Повсюду раздавались удары гонга, тут и там сновали насмерть перепуганные гролимы, выкрикивая приказы, зачастую противоречащие друг другу. Среди этой неразберихи метался и Гарион, разыскивая Белгарата и Шелка.
И вот из-за угла на него вылетел какой-то гролим со злобным лицом и схватил его за руку.
— Ты был в святилище, когда это случилось?! — крикнул он.
— Нет, — солгал Гарион, силясь высвободиться.
— Говорят, что в нем было десять футов росту и что он испепелил с десяток жрецов, прежде чем погасить священный огонь!
— Да? — изобразил удивление Гарион, все еще пытаясь освободить руку.
— Поговаривают, будто это сам Белгарат!
— В это верится с трудом.
— А кто еще обладает столь великой силой? — Глаза гролима расширились, он вздрогнул всем телом. — Ты понимаешь, что это означает? — дрожащим голосом спросил он.
— А что?
— Святилище надобно будет освятить заново, а для этого необходима кровь гролимов. И прежде чем святилище очистится, очень многим из нас придется умереть.
— Послушай, мне пора идти, — сказал Гарион, пытаясь разжать сведенные судорогой страха пальцы гролима.
— Хабат насладится, купаясь в нашей крови! — истерически визжал гролим, не слыша Гариона.
Выбора не оставалось. Тут уж было не до дипломатии. Гарион сделал испуганное лицо, глядя за спину гролима.
— Ох, уж не она ли это идет? — хрипло прошептал он.
Гролим обернулся, и Гарион ударил его сзади кулаком по затылку. Гролим отлетел к стене, потухшие глаза его уже ничего не выражали, и он мешком стал оседать на пол.
— Здорово, — раздался голос Шелка. — Только я в толк не могу взять, для чего это понадобилось.