– Стыдитесь, вы отнюдь не Гензи!
На что весельчак заметил:
– И я весьма сожалею по этому поводу! Вы даже не представляете, как я хочу им быть!
Дамы снова засмеялись… Наконец один из сановников поднял чашу и провозгласил здравницу в честь наследника. Придворные тотчас его поддержали.
Митинага, также пребывавший навеселе, держал младенца на руках, пытаясь кормить его рисовой лепёшкой-моти. Наконец кормилица, не выдержав этого зрелища, унесла младенца прочь под предлогом, что ему требуется поменять пелёнки.
Мурасаки и ещё несколько молоденьких фрейлин, опасаясь последствий предстоящей пьяной ночи, решили потихоньку покинуть пир. Однако не успели они миновать распахнутые фусуме, как услышали шум в коридоре. Фрейлины решили ретироваться за ближайшую ширму. Но не тут-то было…
– А, вот вы где, беглянки! – прогремел голос пьяного Митинаги. – Я нашёл вас, и теперь вы должны сложить по стихотворению. Иначе я вас не отпущу…
Мурасаки никогда не видела Митинагу в таком состоянии: лик его раскраснелся, одежда сбилась, взгляд блуждал…
– Как вам угодно, господин регент… – спокойно произнесла она и тотчас продекламировала:
– Пять десятков дней прошло.
И как могу я сосчитать
Бесчисленные годы,
Что предстоят
Наследнику на троне?
– Превосходно! – воскликнул регент и, немного подумав, сложил ответ:
Ах, если б я был журавлем
И тысячу лет
Мой длился век —
Тогда я смог бы сосчитать
Года на троне [73] .
– Мы можем удалиться? – вежливо поинтересовалась Мурасаки.
– Хм… – только и смог произнести регент, пожирая её взглядом.
Однако старшая фрейлина не стала дожидаться ответа и увлекла за собой своих подопечных девушек. Они благополучно расположились на ночь вдали от пьяного шума.
Тем не менее, Митинага не унимался. Он приблизился к дочери, сидевшей за ширмой и также изрядно утомлённой пиром.
– Ты знаешь, что сочинила твоя любимица Мурасаки? – развязано поинтересовался он и тотчас прочитал свежее пятистишье.
Акико благосклонно его выслушала и произнесла:
– Моя старшая фрейлина, безусловно, наделено многими талантами.
Мысленно регент согласился с дочерью. Хмель постепенно начал отступать и Митинага ощутил жгущую потребность насладиться одним из талантов Мурасаки – талантом любить…
* * *
Третья луна близилась к завершению. Наследник окреп, его упругие пухленькие щёчки, ручки и ножки «вперевязочку» вызывали у Нефритовой госпожи, регента и всех обитателей Цутимикадо восторг.
Фрейлины пребывали в постоянных заботах. Акико, дабы отвлечься от тревожных мыслей, а новая наложница императора не давала ей покоя, занялась переплетением книг.
Рано утром в час Дракона фрейлины являлись в её апартаменты, подбирали нужную по цвету и качеству бумагу, затем отправляли её вместе с рукописью к переписчику. Так Нефритовая госпожа решила пополнить императорскую библиотеку следующими произведениями: записками госпожи Сей Сенагон, стихами Акадзомэ Эмон и Идзуми Сикибу, и разумеется, нескончаемым повествованием о Гензи.
В конце концов, регент обеспокоился состоянием дочери. Как-то раз он пришёл к ней, принёс тонкую изумительную бумагу, тушь, кисти и настоятельно заметил:
– В твоих покоях прохладно… Прикажу принести ещё одну жаровню! Теперь ты – мать и, потому должна беречь себя.
– Мне не холодно… – вяло ответила Акико. – Я тепло одета.
Митинага прошёлся по покоям, окинул взором фрейлин, занятых рукописями, остановил взор на Мурасаки. И подумал: «Вот так всё проходит… И чувтсва улетучились, словно утренняя дымка…»
Ему стало невообразимо грустно, тем более что старшая фрейлина не подняла головы и не одарила его взглядом, делая вид, что полностью поглощена очередной рукописью Идзуми Сикибу.
Однако Мурасаки невольно охватил трепет, но был он отнюдь не любовным. Женщина также поняла: всё прошло, страсти больше нет…
Регент ещё прошёлся по покоям и приблизился к дочери. Он увлёк её за расписную ширму.
– Я догадываюсь о причине твоих тревог… – начал он. – Ещё раз повторяю: они напрасны. Завтра же я отправляю в столицу верного человека. Не буду называть его имени, тебе оно хорошо известно. Могу только заверить, что он вхож в покои императора. Твоей сопернице осталось жить недолго…
Акико при упоминании наложницы встрепенулась и заглянула отцу прямо в глаза.
– Я хочу забыть о ней…
– К твоему приезду в Хэйан всё будет кончено… – заверил регент. – Время твоего очищения завершилось, и ты сможешь возлечь с императором на ложе, полностью завладев его сердцем и помыслами.
Акико улыбнулась…
Не успел Митинага удалиться под предлогом повидать внука, как Нефритовая госпожа взяла рукопись «Похождений Гензи», выполненную на грубой неотбелённой бумаге.
– Надобно её в первую очередь отправить переписчику, – заметила она, развернув один из свитков. – Верно, переписывала госпожа Акадзомэ Эмон, это её рука.
Мурасаки приблизилась к госпоже и заглянула в рукопись.
– Да, похоже… Позвольте мне самой переписать рукопись для императорской библиотеки, – неожиданно попросила старшая фрейлина, утомленная разбором многочисленных свитков, выполненный разными людьми и порой на дурной бумаге.
– Разумеется, – с готовностью согласилась Акико. – Ты прекрасно владеешь китайским письмом! Вот возьми тонкую отбелённую бумагу, кисти и тушь.
Мурасаки с благодарностью приняла письменные принадлежности и поспешила удалиться в свои крошечные покои, дабы посвятить ближайшие дни, вплоть до отъезда императрицы из родовой резиденции, переписыванию похождений Гензи.
Лишь вечером Мурасаки выходила подышать свежим воздухом. Закутавшись в тёплое зимнее кимоно, она шла по берегу озера, изредка бросая взгляды на павильон Цубоми, где ещё недавно пережила восторг любви с Митинагой.
У кромки берега сгрудились утки, с нетерпением ожидая, когда их покормят. Мурасаки разломила лепёшку на мелкие кусочки и бросила в воду. Утки тотчас накинулись на угощение. Это зрелище отчего-то привело женщину в ещё большее уныние. Она подумала, что настало время покинуть Цутимикадо…
– Я следил за тобой… – раздался знакомый голос за спиной Мурасаки.
– Вы решили покормить уток? – с грустью в голосе спросила она.
– Нет, я хотел поговорить с тобой… – признался регент.
Мурасаки отвлеклась от уток, неспешно, откинув полы кимоно, повернулась к регенту и процитировала пятистишье Идзуми Сикибу, своей двоюродной сестры: