— С его наследством?
— С твоим характером. Ну, вот… — Он замолчал, а я увидела, что машина тормозит возле дома, который я всегда считала его домом, а сейчас вдруг мысленно произнесла «нашего». Бессонов достал из бардачка ключи и отдал их мне. — Не возражаешь, если я позвоню утром? Просто чтобы знать: у тебя все в порядке.
— Да, конечно, — сказала я и неуверенно спросила: — Ты не зайдешь?
— Устал как собака. Хочу поскорее завалиться спать.
— Тогда… до свидания.
— Спокойной ночи…
Я пошла к калитке, боясь, что вдруг обернусь, и обернулась, когда на крыльце возилась с ключами. Машина так и стояла возле ворот, и я подумала, может быть, он не уедет? Сделала шаг в холл, закрыла входную дверь и заревела, услышав, как заработал двигатель машины.
Я прошла в гостиную, не разуваясь и не включая свет, бросила ключи на журнальный стол и опустилась на диван. Вот и все, что мы сделали здесь друг для друга… Мы ведь даже не пытались. Ни он, ни я… как это ни горько. Не пытались простить или хотя бы понять… Я так мечтала о свободе, готова была на что угодно, отчаянно желая получить ее. И вот я свободна. И счастлива? Господи, какая я дура… Я схватила телефон, набрала первые три цифры и опять заревела. А если я все выдумала, если я не нужна ему, никогда не была нужна… как спокойно он сказал о разводе, не спросил, хочу ли я этого, а сказал… все уже решил? И мой звонок ничего, кроме досады, не вызовет? Ну и пусть… пусть будет больно, невыносимо больно, но я хотя бы попытаюсь.
Я вновь стала набирать номер, и тут входная дверь хлопнула, а я замерла с телефоном в руках.
Бессонов осторожно прошел через холл и стал подниматься по лестнице.
— Саша, — позвала я. Поспешные шаги, и он заглянул в гостиную.
— Извини… вернулся, чтобы взять кое-какие вещи. Я думал, ты уже спишь…
— Не сплю. И… если бы ты не приехал, я бы тебе сама позвонила. Вот, сижу с телефоном…
Он включил свет, подошел и опустился передо мной на корточки. Взял телефон из моих рук, отбросил в сторону и долго смотрел мне в глаза. А я поспешно вытерла слезы ладонью и попыталась улыбнуться.
— Что делать-то будем? — спросил он.
— Есть предложение? — Я опять попыталась улыбнуться, вышло так себе.
— Идиотское, — кивнул он. — Но, может, сгодится? Давай разведемся… — Сердце ухнуло вниз, а он продолжил: — Я начну ухаживать за тобой по всем правилам — цветы, подарки, рестораны, авось ты и разглядишь во мне что-нибудь хорошее. Потом сделаю тебе предложение, и ты на него, может быть, согласишься.
— У меня сколько угодно твоих подарков, и я все про тебя знаю.
— Может, не все. Я люблю тебя, — сказал он очень серьезно, а сердце вновь совершило невероятный прыжок и не спеша вернулось обратно. — Я тебя люблю. И не променял бы этот четырехлетний дурдом на самую счастливую жизнь, но с другой. Хотя раза три всерьез думал застрелиться.
— Почему ты не сказал мне…
— Почему? Дурак, наверное. Или характер скверный. Гонору много. Что ж мне, в ногах валяться у сопливой девчонки?
Я обняла его и торопливо зашептала:
— Саша, я не тебя ненавидела, а себя. Потому что… потому что думала, такую, как я, ты никогда не полюбишь. За что меня любить?
— Глупенькая… любят не за что-то… просто любят. Я и сам не знаю, как это меня угораздило… — Он засмеялся, а потом поцеловал меня, и я порадовалась, что он наконец-то до этого додумался.
Тут он вдруг отстранился и сказал:
— Марш в душ.
— Давай ты первый. В холодильнике что-нибудь найдется? Хочешь, я пока приготовлю что-нибудь вкусненькое…
— Да что ж ты за бестолочь такая, я ж тебя не мыться зову. Ты мне здорово задолжала за недели вынужденного поста. Давай, давай, шевелись. — Он схватил меня за руку и потащил в ванную.
— Не смей опять командовать, — возмутилась я, правда, не особенно стараясь.
— Обещаю исправиться… завтра… или послезавтра. А если вдруг забуду, ты метнешь в меня тарелкой. Темперамент у тебя будь здоров, хоть ты и прикидывалась овечкой…
— Поцелуй меня в зад, — не осталась я в долгу, вконец расхрабрившись.
— В любом месте и в любое время.
Умники утверждают, что в любви начисто отсутствует смысл. Может, и так. Зато она придает смысл всему остальному. Обычным дням, домашним хлопотам, завтраку по утрам, ожиданию звонка, разговорам ни о чем. Любовь сделала мое сердце невесомым, точно перышко. Я и не догадывалась, как легко быть счастливой…
В пятницу утром мы не услышали звонка будильника, потому что полночи провалялись на лужайке за нашим домом, таращились в звездное небо, занимались любовью, попутно отбиваясь от комаров. Саша проснулся первым, я слышала, как он возится в ванной, взглянула на часы и ахнула. Он же просил завести будильник на восемь, а сейчас почти половина десятого. Я вскочила и попыталась сделать несколько дел сразу: окончательно проснуться, найти свой халат, умыться, приготовить завтрак и удачно проскользнуть под руку Саше, чтобы успеть его поцеловать, пока он бреется.
— Где моя рубашка? — орал он.
— Да вот же она… Ты будешь блинчики?
— Какие, к черту, блинчики, я все на свете проспал. Кофе приготовь, быстро.
Я бросилась в кухню. Когда Саша там появился, кофе был уже готов. Он на ходу сделал пару глотков, сунув галстук, который все никак не хотел завязываться, в карман.
— Важная встреча? — пискнула я.
— Важная, важная… — Он вернул мне чашку и пошел к двери.
— Ты ничего мне не говорил…
— Это мои дела, — отрезал он.
Я слышала, как он обувается в холле, чертыхаясь сквозь зубы. Наверное, с ботинками я тоже напутала… Я хотела зареветь, а потом взяла тарелку и швырнула ее в стену. Осколки разлетелись по мраморному полу, и на мгновение стало тихо. Саша заглянул в кухню, хмуря брови, и вдруг улыбнулся.
— Если ты поедешь со мной, по дороге успею рассказать о делах…