– Зачем? – задал справедливый вопрос Вадим. – Тогда уж следовало бы убить самого бизнесмена.
Я погладила блокнот.
– Верно. Но давай вспомним: у Стебункова нет никого ближе тех друзей. Поэтому можно предположить, что он упомянул их в завещании. Я задала себе вопрос: почему не отравился сам Иван Гаврилович? И нашла ответ: его временно оставили в живых, чтобы он успел переписать свое последнее волеизъявление. Киллер предполагает, что, потеряв тех, кого считал близкими, Стебунков оставит свое состояние ему. И еще убийца знает, что у Ивана Гавриловича есть сын Вадим, помеха на пути к богатству. Вдруг у Стебункова проснутся отцовские чувства, и он вспомнит о брошенном мальчике? Тут надо отметить один интересный момент. Когда Иван узнал, что жена Ксения обманула его, пошла с ним в загс уже беременной…
Вадим вскочил.
– Что?
– Сядь, – попросила я. – Ксюша Жрачкина – не дергайся, мне известно, что ты не Мирославский, – юная, растерянная, выгнанная из дома авторитарным отцом, не имевшая ни жилья, ни средств к существованию, послушалась совета, данного ей преподавательницей. Она, схитрив, вышла замуж за влюбленного в нее Стебункова, будучи беременной на раннем сроке от иностранца, которого сопровождала в качестве переводчицы. Родился мальчик, представленный Стебункову как его недоношенный сын…
Я говорила медленно и видела: Вадим на самом деле не знал правды. Она обрушилась на него только сейчас и, похоже, придавила его, как бетонная плита.
– Понимаешь теперь, почему твоя мать не брала алиментов у Стебункова? – спросила я, завершив рассказ. – Ксения пошла на обман исключительно из-за своего ребенка, а когда все раскрылось, испугалась скандала, пообещала бывшему мужу никогда не предъявлять к нему финансовых претензий. И сдержала слово. Но вот что интересно! Иван Гаврилович не оформил официальный отказ от отцовства, он не стал подавать в суд. Почему? Да хлопотное это дело, связанное с неприятными формальностями – общением с судьей, сбором всяких справок, в том числе и с работы. Ивану Гавриловичу пришлось бы идти в отдел кадров и просить: «Дайте справку о том, что я состою в штате». Естественно, ему задали бы вопрос: «Зачем она вам? Нам надо указать, для предоставления в какую организацию выдана бумага». Стебункову пришлось бы сказать про суд.
Я бросила взгляд на Вадима. Тот сидел, не шелохнувшись.
– Тетки-кадровички, – продолжила я, – любопытнее сорок. Начали бы выпытывать подробности, могли пойти на заседание суда. Оно же открытое, заходи, кто хочет. И все узнали бы, что преподаватель затеял процесс об отказе от отцовства. Представляешь бурю слухов, которая разразилась бы в учебном заведении? Стебункову перемыли бы все кости, осудили бы за то, что он бросил мальчика. Вот Иван и решил оставить все, как есть. Если бывшая жена поступит порядочно и более не появится в его жизни, то прекрасно. А ежели спустя какое-то время все-таки напишет заявление на алименты, тогда уж придется обратиться в суд. Ксения не нарушила своего обещания и ни разу, даже почти умирая с голоду, не позвонила Стебункову. Тот постарался забыть о малоприятном эпизоде своей жизни, но в метрике, которую Ксения отдала на хранение подруге Лейле, в графе «отец» так и осталось его имя. После истории с Ксенией Иван Гаврилович навсегда перестал верить женщинам, он более не оформлял брака, не обзавелся детьми. Сохранись в России советская власть, у него возникло бы немало проблем, например, с выездом за границу. Но тоталитарное государство рухнуло, контроль за жизнью граждан ослаб, Стебунков получил загранпаспорт и преспокойно летал по миру. Но кто-то знает, что очень давно Иван Гаврилович выгнал из дома жену с ребенком. Правда, он не знает всех перипетий неудачного брака бизнесмена, поэтому считает тебя, Вадим, его родным сыном.
Я снова посмотрела на Сперанского. В его глазах застыл вопрос, но он молчал.
– Думаю, этот человек опасается, что олигарх, потеряв всех близких людей, вспомнит о единственном родственнике, решит наладить с ним отношения, оформит на него наследство и тем самым лишит денег того, кто рассчитывает разбогатеть, заявив о себе после смерти Стебункова. Простите, у Ивана Гавриловича есть еще один кровный родственник… Кто он такой? Может, ребенок от какой-то любовницы? Вероятно, у Ивана все же были тайные связи с женщинами, здоровому, далеко не старому мужчине трудно жить монахом. В результате мы имеем следующее: преступник уже убрал Игоря Мамонова, Олега Барсукова, Дарью Васильеву и водителя Степана Комолова. Косвенно виновным в произошедшем считают самого Стебункова. Киллер очень хитер и не собирается действовать напролом. Поэтому он обращается к фэншуисту Сперанскому с просьбой создать смертный амулет для олигарха. Мерзавец знает, что ты, Вадим, ненавидишь отца, который никогда тебе не помогал, и с радостью ухватишься за любую возможность навредить папеньке. Но на самом деле заказчик желает убрать тебя. Он не верит, что обереги обладают какой-то силой, а вот яд очень хорошо справится с задачей. Ты должен назвать мне имя своего клиента! И вспомни, что еще вручил он тебе, кроме предоплаты. Коробку конфет? Бутылку элитного спиртного? Я уверена, было некое угощенье, к которому ты не прикасался, зато его попробовала сначала Нина, а потом Надя. Храня молчание, ты покрываешь жестокого негодяя и ставишь себя под удар. Пойми, Вадим, ты – последняя преграда на пути убийцы к наследству. Как только тебя не станет, преступник выждет какое-то время и уничтожит Ивана Гавриловича.
– Это правда? Насчет иностранца… – прошептал Сперанский.
– Да, – кивнула я. – Лейла Ахатовна полностью в курсе дела. Она терпеть тебя не может, никогда не простит тебе смерть матери, но если я очень попрошу ее, Ибрагимова выложит правду. Кстати, ты искусный лгун! Наговорил мне кучу всего про мать, наврал про ее фамилию, работу бухгалтером, ни разу не упомянул о ломбарде, пел песни о невероятной любви к ней, но умолчал, что не пошел в риелторскую контору, не стал продавать квартиру, чтобы отправить больную Ксению в Германию.
Вадим боднул головой воздух и ринулся в бой:
– А ты сама в восемнадцать лет сильно любила родителей? Неужели ни разу не подумала: «Чтоб вы сдохли! Жить не даете!»
– Я не знаю тех, кто произвел меня на свет, – ответила я.
Вадик не смутился, наоборот, еще больше ажитировался.
– Тогда молчи! Да, я ненавидел мать. Она постоянно зудела о моральных принципах, а сама сидела в ломбарде, наживалась на чужом горе. И мне в детстве и юности много чего не хватало. Мать странно понимала слово «забота». Я попросил велик – не купила. Повод для отказа был потрясающий: я непременно упаду и сломаю себе шею. Отдыхать на море мы никогда не ездили – самолет же может упасть, и Вадик разобьется. Позвать друзей в гости нельзя, и вообще мне лучше общаться только с ней, ведь мать дурному не научит, а приятели втянут меня в плохую историю. И так без конца. Может, я бывал с ней груб, но виновата в этом она, потому что буквально душила меня заботой. Я просто отстаивал право быть самим собой. Лейла врет! Чертова баба всегда преувеличивала мои прегрешения. Сказал я матери: «Все равно пойду вечером гулять», Ибрагимова за сердце хватается. Ах, ах, он мамочку оскорбил… Завтра она уже говорит, что я ее ударил, а послезавтра – чуть ли не убил.